Исполнитель

Они подняли долговязого жилистого парня с рассечённым шрамом лицом — это был Щучья Кость — Первей за ноги, корчмарь и пан Тыклинский за плечи. Повинуясь приказу рыцаря, неподвижное тело водрузили на решётку очага, под которой горел слабый огонь. Молодчик начал издавать жуткие стоны, но пошевелить хотя бы пальцем не смог. Пан Тыклинский безразлично смотрел на всё это стеклянными глазами замороченного, корчмарь же вовсю стучал зубами и громко икал.

Ту же процедуру проделали и с Кочаном — здоровенным парнем, чья нечёсаная кудлатая башка и впрямь очень напоминала крупный кочан капусты. Дождавшись, пока стоны затихнут, Первей повернулся к двоим помощникам, они же осуждённые по Приговору.

— Пан Тыклинский, вы прочли свиток?

— Да, — механически ответил молодой человек.

— Всё верно написано?

— Верно, — так же безразлично откликнулся тот.

— Значит, так. Пан Тыклинский, единственный и последний потомок своего рода, отныне ты не властен над собой, и изменить свою судьбу даже путём самоубийства тебе не позволено. Тебе сохраняется разум, зрение и слух, а также осязание. Но отныне ты будешь нем и недвижен, долго, очень долго, вплоть до того времени, пока твой Приговор не будет изменён и тебе будет позволено наконец умереть. Аминь!

Ясновельможный пан рухнул столбом, и стеклянные глаза разом ожили, выразив последовательно удивление, затем ярость, потом ужас, и наконец отчаяние.

— Теперь ты.

— Смилуйтесь, добрый пан! — корчмарь упал на колени. — Не убивайте!

— Я не убью тебя, Гонза, — рыцарь поморщился, — твоя смерть будет несколько позже и куда страшнее. Вспомни, как часто твой пан Тыклинский резвился здесь с девочками? Отвечай!

— Я… я… Часто, добрый пан. Почитай, каждую неделю, а летом и чаще.

— Как это происходило?

Корчмарь облизал пересохшие губы.

— Ясновельможный пан… он… ему приводили каждый раз новую девку, и чтобы непременно невинную, он специально посылал своих… Только в последнее время ладные девки-то кончились, добрый пан, вот они и начали тягать сюда соплюх разных, сперва лет по тринадцать-четырнадцать, а потом и меньше…

— Он сам резвился, один, или со своими волками?

— Сперва сам, а как натешится, отдавал ребятам своим, те по очереди…

— А потом?

Корчмарь опасливо косился на рыцаря.

— А они оставляли девок-то в сарае, прямо где, значит… А мне пан велел их домой спроваживать.

— И ты?..

— Ну, я и отвозил их на волокуше по домам, значит, по-христиански… Они после всего сами-то идти не могли, значит…

Корчмарь съёжился под взглядом Первея.

— Всё верно. Только ты забыл одну маленькую подробность — перед тем, как по-христиански отправить несчастных домой, ты сам пользовался ими. Так?

— Поклёп… Я аккуратно… Они ведь всё одно ничего не чуяли уже… смилуйтесь, благородный пан!

Первей помолчал, сдерживаясь.

— Твоё счастье, что я не могу изменить Приговор. Ладно. Корчмарь Гонза, колдун и отравитель, ты только что отравил девять человек, включая своего господина. Шестеро из них умерли, двоих ты замучил огнём, использовав в своих колдовских обрядах, а твой господин напрочь разбит параличом, что хуже смерти. Тебе предоставляется право умереть по твоему выбору — повеситься, скажем — но я уверен, что ты им не воспользуешься. Ты будешь сидеть в своей вонючей норе и ждать, когда за тобой явится Святая инквизиция. И подыхать от страха.

Первей вышел из кухни, уже наполнившейся тошнотворной вонью горелого мяса — душегубы явно пережарились.

— Скажу ещё от себя. Я рад, что мне не приходится кончать тебя лично. Слишком уж много в тебе слизи, корчмарь Гонза.

Послышался шум, дверь снова отворилась с треском, привычно распахнутая ударом ноги, и в корчму ввалились четверо посланников ясновельможного пана, втолкнув перед собой добычу — девчонку лет тринадцати в разодранном платье, со связанными сзади руками.

— Нашли-таки, ясновельможный пан, с сиськами!..

Они остановились, как вкопанные, ошеломлённо озирая картину бескровного побоища. Рыцарь привычно сосредоточился, вызывая в себе ощущение дрожи, сменяющееся как будто лёгким холодком… Сейчас будет фокус…

Четверо дюжих головорезов с рёвом ринулись на него, позабыв о девчонке. Да, фокус не удался, ибо факир — недоучка, подумал мельком Первей. Эх, предупреждал же меня Голос — этот приём очень труден, учись, учись…

Однако раздумья следовало отложить на потом. Первей цапнул черен меча, притороченного за спиной, одним махом выдернул его из ножен. Вовремя — в живот ему уже метил прямой широкий клинок.

В своё время Первей неплохо умел махать мечом, презирая кривые татарские сабли — оружие слабаков и недоучек, а также турок, разбойников и татар, неспособных освоить настоящее благородное оружие, длинный обоюдоострый прямой меч. Но его противник, похоже, не был недоучкой, и уж точно не был слабаком — удары ложились один на другой, сильные и неожиданные, так что Первею никак не удавалось перейти в решительное наступление. А оборона сейчас была смерти подобна — трое товарищей меченосца уже прыгали по столам, как козы, обходя Первея с боков и грозя зайти в тыл.