Испанец. Священные земли Инков

У него действительно возникало такое желание, и понадобилось призвать на помощь все свое мужество, чтобы оставаться неподвижным, в соответствии с ролью покойника. Он спрашивал себя, неужели отважному испанскому капитану, который тысячу раз встречался со смертью с оружием в руках, придется закончить жизнь вот таким нелепым и бессмысленным образом.

Похолодало, и он начал дрожать, стуча зубами, – казалось, каким бы одноглазым ни был офицер, он наверняка заметит его судороги, – а когда в носу засвербело, он чихнул, отчего золотая маска чуть было не соскользнула на землю, и вверил свою душу Богу и попытался нащупать меч, приготовившись дорого продать свою жизнь, расправившись с несколькими врагами, прежде чем окончательно сложить голову.

К счастью, толстая завеса дождя затрудняла видимость, а солдаты, правду сказать, были увлечены лишь прелестями «жрецов», которые не переставали весело кокетничать, ласкаясь ко всем без разбору, с сознанием того, что конец «человека-бога» неминуемо повлечет за собой их собственную гибель.

Вскоре стемнело, и под покровом ночи и каменного козырька не один солдат дал волю своим потаенным желаниям, наверняка позабыв о том, что эти необычные создания предназначены для птиц более высокого полета, и Алонсо де Молина, пользуясь случаем, вышел из своей неестественной позы и укрылся от дождя под паланкином, вытянувшись во всю длину.

Час спустя колонна военных и похоронная процессия вновь двинулись в путь, одни – радуясь тому, что им подвернулся случай получить удовольствие, другие – счастливые, что им удалось спасти жизнь и промокшую, грязную «мумию», которая ни на секунду не переставала громко чихать.

На рассвете они увидели Кахамарку.

Алонсо де Молина, у которого был жар и озноб, почти не обратил внимания на город и его окрестности, поскольку с трудом сохранял необходимые силы, чтобы сидеть в носилках прямо, и ему показалось, что он спит и видит сон, как его вносят в теплое помещение, снимают с него ледяную одежду, укладывают на мягкий ковер, накрывают шкурами, и раздувают огонь в очаге, от которого не воняет альпачьим навозом.

Он проспал двое суток без перерыва, если не считать тех моментов, когда его будили, чтобы заставить выпить отвратительную бурду, и когда наконец пришел в себя, то увидел перед собой знакомые нахмуренные брови кураки; глаза же его блестели, словно от улыбки: она стремилась проявиться на лице вопреки нежеланию хозяина.

– Добро пожаловать в мир живых! – это было первое, что произнес инка. – Я уже думал, что ты отнесся всерьез к своей роли покойника.

– Вам следовало бы изменить обычаи, – хмуро парировал испанец. – Даже для мертвеца это невыносимая пытка – целую вечность сидеть на заднице, уставившись в бесконечность… – Он ощупал ягодицы. – До сих пор болит, и надеюсь не потому, что наши друзья-содомиты вертелись поблизости. Где их носит?

– Ублажают правителя Анко Кече, который к ним очень привязался… Помимо их обычных достоинств, они, несомненно, блеснули остроумием, повествуя о злоключениях одной простуженной «мумии».

– Наверняка я стал посмешищем всего города.

– Только губернатору и его наиболее верным приближенным известно о твоем существовании. Шпионы Атауальпы повсюду.

– Мы все еще в опасности?

– Надеюсь, что нет. Как только ты поправишься, сотня солдат сопроводит нас в Куско. Уаскар тебя ждет.

– Я обязан тебе жизнью.

– А я – тебе… И не забывай, что я это делаю по приказу Инки, а ты действовал по собственной инициативе. – Он протянул руку и сжал плечо андалузца; такой теплый и дружелюбный жест он позволил себе впервые. – Я тебя очень ценю.

– А я – тебя, – тем же тоном сказал испанец. – После негра Хинеса ты лучший друг, который у меня когда-либо был. Если бы еще ты иногда смеялся, то вообще был бы идеальным.

– Может быть, когда-нибудь я побываю в твоих краях, где, похоже, люди смеются, даже когда им нечего есть… – Он убрал руку, словно это прикосновение было для него самым что ни на есть откровенным проявлением чувств и ему стало неловко. – Пока я здесь сидел и на тебя смотрел, я все время мысленно себя спрашивал, хватило бы мне смелости отправиться в этот странный мир, о котором ты мне столько рассказывал, но, должно быть, это очень далеко…

– Ну я-то приехал.

– Мы разные, – уточнил курака. – Судя по тому, что я о тебе знаю, место, где ты родился, – это всего лишь воспоминание, с которым тебя больше ничего не связывает. Ты как те растения прибрежных пустынь, которые никогда не пускают корни и выживают благодаря туману там, куда их занесет ветром. Для меня земля – это все, и вдали от нее я вяну и ломаюсь, как побег маиса, вылезший не ко времени. Я знаю, что всю оставшуюся жизнь буду мечтать побывать в твоей стране и увидеть вблизи лошадь, колесо или книгу, но также знаю, что никогда не наберусь храбрости покинуть свою семью и отправиться в путешествие. – Он помолчал, и можно было бы утверждать, что улыбнулся. – В любом случае спасибо, что ты научил меня мечтать о таких вещах…

– Ты никогда не рассказывал о своей семье, – заметил Алонсо де Молина. – У тебя есть дети?