Искупление вины

Майору нравилось гулять по псковскому Кремлю, где буквально каждый камень дышал стариной, ощущать при этом некоторую гордость за русских зодчих, сумевших построить кремлевские крепостные кольца, равных которым не было во всей Европе. В такие минуты он даже чувствовал себя немного русским. Видно, в эти самые моменты в нем оживала частичка его почившей бабушки, русской дворянки Елены Бурмилой, разбавившей кровь немецких рыцарей.

Остановив машину, Гемприх-Петергоф выбрался из теплого салона и зашагал к Покровской башне, поднимавшейся к небу высоким деревянным шатром. Поддавшись нахлынувшему чувству, притронулся к древней щербатой поверхности. Пальцы ощутили вековой холод камня. По семейным преданиям, близ этого места в начале тринадцатого века погиб в бою с русской дружиной барон Гемпфрих Яков. Кто знает, может, в это самое время он стоит на его без почести погребенных костях…

От пришедшей мысли сделалось немного не по себе. Развернувшись, майор широкой поступью зашагал обратно к машине.

Вернувшись в расположение «Абверкоманды-104», Гемприх-Петергоф прошелся по территории. Бойцы первой роты под командованием старшины Максима Войнова, он же Марк Хофер, усердно маршировали, высоко, как того требовал советский армейский устав, поднимая ноги и старательно вытягивая носки.

— Левой! Левой! Левой! — не уставал повторять старшина. — Песню-ю-уу! Запе-е-ээ-вай!

— По доли-и-нам и по взго-о-орьям, шла див-и-изия впе-э-ре-ед! — вдохновенно, старательно, с большим чувством, как могут петь только бойцы Красной армии, затянули песню.

Псковская школа отличалась одной особенностью — все курсанты обязаны были обращаться друг к другу не иначе, как «товарищ». В противном случае их ожидало наказание, вплоть до гауптвахты. В точности такой же, как в Красной армии. А сама диверсионная школа размещалась на месте бывшего гарнизона стрелкового батальона. Время здесь как будто бы застыло. Так что всякого, кто перешагивал ворота гарнизона, невольно брала оторопь от красных флагов, развешанных на казармах. Единственное, чего не хватало, так это портретов Сталина.

У казармы солдаты убирали снег, усиленно скребли замерзший тротуар. Все курсанты были одеты в форму бойцов Красной армии и внешне совершенно не отличались от солдат, воевавших по ту сторону линии фронта.

— Товарищ майор, разрешите доложить! — подскочил дежурный по разведшколе, лейтенант лет тридцати. — За время вашего отсутствия происшествий не случилось.

Первое, что хотел сделать Гемприх-Петергоф, это переговорить с агентом Ковалем, вернувшимся с той стороны вчерашним вечером. О своем пребывании на советской территории он написал отчет, вызывавший немало вопросов, с которыми следовало разобраться. Сейчас, как того требовали правила, Коваль проходил карантин и был изолирован от всех в отдельной комнате. Наверняка с волнением ожидал решения своей судьбы.

— Привести ко мне Коваля, — небрежно бросил майор дежурному и направился к своему кабинету.

Вскоре привели высокого светловолосого парня лет двадцати пяти. Спокойный уверенный взгляд, ни бегающих глаз, ни заискивающей улыбки, ровным счетом ничего такого, что могло бы подпортить благоприятное впечатление.

— Рядовой Коваль по вашему приказанию прибыл.

— Садитесь, — указал майор Гемприх-Петергоф на стул у стола.

Коваль неспешно, подчеркнуто аккуратно пододвинул стул и присел. Положил крупные ладони на поверхность стола. Руки у него были сильные, рабочие, привыкшие к ежедневному крестьянскому труду.

— Я читал ваш отчет, — наконец произнес майор. — В нем довольно все убедительно написано. Но мне бы хотелось переговорить с вами. И так… вы десантировались. Что было потом?

— Снял парашют, закопал его в снегу, а потом вышел на дорогу. Прошел где-то с километр и тут увидел, что прямо в мою сторону идет отряд автоматчиков…

— Сколько их было?

— Человек десять.

— Вы уверены, что они искали именно вас?

— На все сто процентов! Заметив меня, они сразу начали брать в полукруг. А когда подошли на расстояние пистолетного выстрела, я застрелил того, кто шел первым, и побежал в лес. Потом понял, что допустил ошибку, снег был очень глубокий, из него мне было бы не выбраться. Начал отстреливаться и понемногу отходить к дороге. Расстрелял две обоймы, оставил один патрон для себя, чтобы не захватили живым. Но меня ранили в руку, и я уронил пистолет в снег, поэтому им удалось меня схватить. Потом был допрос, несколько дней мне не давали спать. Но я действовал строго по инструкции, отрицал, что являюсь агентом «Абвера». Говорил, что я дезертир, пробираюсь к себе домой.

— И они поверили?

— Нет. Пришлось потом признаться, что я служу в «Абвере».

Лицо майора выражало полнейшую безучастность. В сказанном не было ничего такого, что могло бы противоречить инструкциям. Если агент будет изобличен немецкой контрразведкой, то должен согласиться на перевербовку, чтобы в последующем возвратиться в «Абвер». Такие случаи не редкость. Вернувшийся агент впоследствии не однажды доказывал свою преданность фюреру.

— Что было дальше? — кивнув, спросил Гемприх-Петергоф.