Искупление вины

Поздняков прекрасно осознавал, что оттого, насколько он будет откровенен, зависит его жизнь. Игра в шпионов для него закончилась в тот самый момент, когда ему в лицо направили пахнущий жженым порохом ствол пистолета. За прошедшие сутки сполна успел вкусить реальность — наручники на руках и сырой воздух в узкой камере Управления государственной безопасности Вологодской области. После разговора с майором Волостновым он сдал еще две диверсионные группы, с которыми раз в месяц поддерживал связь, но тот, не сводя с него строгих глаз, сказал:

— Этого мало, чтобы сохранить жизнь. Нужно вспомнить что-то еще.

— Я всего лишь связной… Моя задача — способствовать расширению агентурной сети и наблюдать за железной дорогой, — испуганно говорил Поздняков. — На связь с Центром я выхожу один раз в неделю и докладываю о том, что произошло за это время.

— Что ты должен был передать в этот раз?

— После встречи с агентом Филином я должен передать радиограмму о том, что встретил группу в условленном месте.

Майор в упор рассматривал связника. Обыкновенный, ничего такого, что могло бы отличить его от ровесников. Белобрысый, конопатый, сухопарый. Нацепит на лацкан значок и вполне сойдет за примерного комсомольца. Именно такие, без всяких опознавательных примет, необходимы в любой разведке. На идейного борца с Советским Союзом он не тянул — ссылался на собственную глупость и говорил о том, что Национальный союз активно опекается фашистским режимом.

Перед майором сидел молодой перепуганный мужчина, который прекрасно осознавал, что игры в благородство закончены, сам он находится всего-то в шаге от расстрельной статьи, и жизнь его зависит оттого, насколько он будет красноречив.

— Что вы знаете о прибывшей группе? — задал Волостнов следующий вопрос.

— Мне известно, что это наиболее подготовленная и доверенная группа майора Гемприх-Петергофа… Он возлагает на эту группу большие надежды. В последней радиограмме меня попросили оказать ей должное содействие и определить куда-нибудь на подходящее место на первые несколько дней.

— Насколько хорошо вы знаете майора Гемприх-Петергофа?

— Достаточно хорошо, — после некоторого замешательства произнес Поздняков. — Он был одним из тех, кто нередко приходил на заседания молодежного союза. Представлялся как Андрей Петрович Петергоф. Думаю, что представлялся под вымышленным именем. Не уверен, что даже его фамилия Гемприх-Петергоф настоящая. Только значительно позже я узнал, что он работает в «Абвере».

— Когда именно узнали?

— Весной тридцать седьмого, — немного подумав, ответил Поздняков. — Именно тогда мне предложили пройти подготовку в школе агентуры для дальнейшей заброски в Советский Союз.

— И вы сразу согласились?

— Да… Мне показалось это предложение интересным. Хотелось поработать в России. Правда, Вологда далековато от тех мест, где я родился. Но меня грела мысль, что я все-таки побываю там.

— Побывали?

— Не довелось.

— На какой срок рассчитано ваше пребывание здесь?

— Первоначально рассчитывали на полгода, но потом руководство решило меня оставить, посчитав, что я прекрасно справляюсь со своими обязанностями.

— Что ж, будем надеяться, что вы и дальше будете справляться со своей работой, — серьезно проговорил Волостнов. — Какой ваш позывной?

— «Лаф».

— Почему «Лаф»?

— В переводе с английского это значит «любовь».

— Ах, вот оно что… Вполне романтично. Ну, вот что, «Лаф», нужно будет передать, что группу встретили и помогли отыскать квартиру на первое время. Когда выходите на связь?

— Сегодня вечером.

— Думаю, не нужно предупреждать, что от того, как вы передадите телеграмму, будет зависеть ваша жизнь.

— Я все понимаю, — угрюмо произнес Поздняков. — Только мне нужно вернуться домой и взять блокнот с кодами, чтобы зашифровать радиограмму.

Майор выдвинул ящик стола и положил на стол блокнот:

— Вот этот?

— Где вы его нашли? — удивился Поздняков.

— Хм… Там, где вы его и запрятали — в подвале за мешками картошки. А теперь шифруйте радиограмму, у нас не так много времени.

Было уже далеко за полночь, когда тяжелая металлическая дверь громко стукнула, и голос сержанта-надзирателя сурово произнес:

— На выход!

Лампочка была тусклой, едва горела, но в этот полуночный час она показалась ему невероятно яркой. Ее свет пробивал веки, давил на глаза, парализовывал волю, проникал в мозг. Казалось, что он не проспал даже секунды, но сейчас, услышав крик надзирателя, понял, что все-таки вздремнул, правда, неглубоко и очень тревожно.

— На расстрел, что ли? — вяло поинтересовался Аверьянов.

— Сейчас узнаешь, — усмехнувшись, сказал сержант.

Хоть и скверная задалась жизнь, но умирать как-то не хотелось. Не все в этой жизни было плохим, и потом, имелись определенные планы на ближайшие пятьдесят лет, и очень будет жаль, если им не дано осуществиться.

Досадно, конечно, что пришлось столько много перетерпеть, суметь выжить в плену, и все лишь для того, чтобы несколькими месяцами позже быть убитым от руки русского солдата. Но более всего было обидно то, что не удастся свидеться с Марусей. И это всего лишь в одном шаге от любимой!