Искупление вины

Заложив руки за спину, Михаил вышел из камеры.

Пройдя по коридору, поднялись на этаж выше. С правой стороны находилась дверь во двор. Интересно, в какой именно момент пристрелят? Когда он будет идти по коридору или когда выведут во двор? А может, заведут в камеру, зачитают приговор…

Но его вели дальше, мимо череды кабинетов. «Значит, все-таки расстреливать не собираются», — подумал Аверьянов, но не испытал при этом ни радости, ни тем более печали, словно все переживания и эмоции остались в унылой, едва освещаемой камере. Все-таки ведут на допрос. Кому-то не спится в полуночный час, вот и решил скрасить опостылевшее дежурство разговором с «предателем Родины».

— Шагай к выходу!

А это что еще за новость?

Прошли мимо караульных, стоявших у входных дверей, и вышли на улицу. Было стыло. В лицо бил ветер с колючим снегом. Морозно до жути. У входа в Управление стояла «Эмка», дверь которой неожиданно распахнулась, и из салона выглянул майор Волостнов:

— Ну что встал? Садись в машину, застудишься!

Машина тут же тронулась с места, щедро брызнув упругим слежавшимся снегом.

— Расскажи подробности своего расстрела.

— Это было под Веймаром, немецкий старинный городишко. Там размещалась разведшкола, куда меня поначалу определили. Как-то я ляпнул по неосторожности что-то про Гитлера, и на меня донесли начальнику. Понял, что расстреляют, и решил бежать, — безучастно начал рассказывать Аверьянов. — Нас таких человек двадцать набралось. На что-то надеялись… Бежать решили во время стрельбы, чтобы оружие было. А куда там особенно убежишь… Всех отловили… Потом вывезли на грузовике на окраину и стали расстреливать по нескольку человек. Мне повезло немногим больше, чем другим, я оказался в последней четверке. Ждал своей очереди. Тогда мне хотелось, чтобы эта очередь на расстрел никогда не заканчивалась… А у немцев все отработано до мелочей. У них вообще второстепенных деталей не существует. Одни расстреливают, другие добивают тех, кто сумел уцелеть, третьи закапывают трупы. Работали, как настоящий конвейер. Все слаженно, все четко, как будто не людей убивают, а на огороде копаются. Дошла очередь и до нашей десятки. Поставили нас на краю ямы. И знаете, у меня вдруг возникло чувство, что меня не убьют. А тут как раз и солнце взошло, да так ярко палило, что прямо лицо обжигало, глаз не мог открыть, так и слепило.

В нескольких шагах от нас выстроилась расстрельная команда. Не знаю, кто они были, но только между собой разговаривали по-русски. Подошел щеголеватый немец, лейтенант. Молодой совсем, лет двадцати, наверное, а потом вдруг все пропало… Я даже не понял, в какой именно момент прозвучал залп. Далее что-то необъяснимое случилось, со мной прежде такого никогда не бывало. Даже не знаю, как объяснить… Если бы я был верующим, то обязательно перекрестился бы. Меня вдруг не стало, а потом вдруг откуда-то возник свет, я его даже сейчас вижу, он со стороны березового леса исходил, через кроны пробивался, и чей-то голос произнес: «Иди!» Ну, я и пошел, хотя идти было тяжело, что-то в ногах мне мешало. Только потом мне рассказали, что у меня ноги были ранены, грудь прострелена, а сам я был землей засыпан. Веса тогда во мне не было никакого, самый настоящий дистрофик! Да и сил более не оставалось, а я продолжал разгребать землю и из могилы выкарабкиваться. Поначалу хотели меня там же пристрелить, да майор Петергоф не разрешил. Сказал, что сделает из меня настоящего разведчика. В госпиталь потом доставили, врачи давали один шанс из ста на мое выздоровление. Но ничего… Выкарабкался!

— И что же тебе помогло? Не каждый может таким случаем… похвастаться.

— Маруся. Если бы не она, я бы не выжил. Как закрою глаза, так лицо ее вижу. Я бы на все пошел, чтобы снова повидаться с Марусей. Никогда не думал, что любовь может быть такой. Ведь до нее девушек у меня немало было… А тут как накрыло меня, ничего не мог с собой поделать…

— Интересную ты историю рассказал… — с задумчивым видом покачал головой Волостнов и добавил: — Встречу с Марусей пока не могу тебе устроить, сам понимаешь, ее сначала заслужить нужно, а вот показать, где она сейчас живет, это можно. Посмотри на угловые окна третьего этажа, — указал он на дом, стоявший рядом. — Теперь Маруся Радчикова живет здесь с детьми. С прежнего места съехала.

— Радчикова? С детьми?.. Вы что-то путаете, Лев Федорович, она Зосимова.

— Не путаю. Теперь она Радчикова. Вышла два месяца назад замуж за капитана интендантской службы.

— Присосался, собака! — проскрежетал зубами Михаил.

— Не будем никого судить. Кто мы такие… Два года назад у него умерла жена, один воспитывал малолетнего сына. Без женщины в доме тоже никак нельзя. Потом женился на Марусе, русские женщины жалостливые. Сразу после того, как расписались, пошел на фронт. Пропал без вести… Так что Маруся воспитывает двоих детей одна. Один — свой, а другой — ребенок мужа.

— Для меня это ничего не меняет, как любил Марусю, так и буду любить ее дальше. Только благодаря ей я и выжил, — глухо отозвался Михаил. — А что у нее было и с кем, меня не интересует.