Искательница приключений

Лихт с самого начала выделила эту женщину из толпы, но почему-то промедлила. Ее промедление помогло женщине проскользнуть мимо одного из детин-телохранителей. В следующий момент вынырнул из складок поношенного платья и тускло сверкнул кухонный нож: колющим движением он погрузился в плоть черноволосого мужчины, пройдя между его ребрами. За миг до удара взгляды Лихт и простолюдинки пересеклись.

Может, поэтому каменное сердце герцога оказалось не слишком задето, а лишь оцарапалось на своей бездушной поверхности. Лихт сразу определила тяжесть ранения, что позволило ей субъективно долго не вмешиваться в происходящее.

Городская толпа затаила дыхание. Лихт, в окружении массы людей, переводила взгляд с герцога на его убийцу и обратно. А женщина даже не попыталась бежать, хотя Лихт понимала: толпа с готовностью поглотила бы ее, позволила бы ей затеряться в рядах горожан, уйти от преследования и неминуемого наказания.

Первый топор обрушился на плечо простолюдинки, а за ним последовали и остальные наточенные до блеска лезвия. И вот женщина смотрела на Лихт уже снизу вверх, с камней мостовой. В ее лице Лихт не видела боли, читала только отчаянную мольбу ничего не делать, остаться в стороне и позволить герцогу умереть.

Но еще до того, как душа горожанки отлетела в мир иной, Лихт уже стояла над герцогом, а на ее пальцах горел святой огонь.

Искательница приключений выдернула нож из спины феодала. Увидела страх с проблеском догадки во взгляде простолюдинки, чье тело содрогалось под обрушивающимися на него топорами. Страх и догадка в глазах женщины затем переросли в немой протест.

Лихт прижала нож сапогом к мостовой — чтобы больше никто не смог воспользоваться им. Коснулась руками спины герцога, заставила рану срастись и не оставить даже шрама на своем месте — ценой испачканных кровью рукавов своей рубахи. Простолюдинка поняла все и испустила дух.

Стало тихо, если не считать еще нескольких ударов топорами по уже мертвому телу, в мешанине тряпок, костей и мяса которого с трудом угадывалось что-то человеческое. С колен поднялся герцог, налитыми кровью глазами посмотрел на бывшие простолюдинкой останки. Ровным голосом, будто его легкие только что не были повреждены, отдал Лихт распоряжение, отвращение к которому она подавила в себе в корне, когда оно взметнулось из глубин ее, будто рвота после выпитого излишнего количества мерзкого зеленого змия. Все, что Лихт не стала делать, это возвращать душу в тело горожанки — а ее тело Лихт полностью восстановила за несколько минут сосредоточенной работы.

И не стала умерщвлять спустя четверть часа забившийся в пеньковой петле организм: его вздернули на виселице, которую слуги герцога выволокли из бараков городской стражи, двери которой выходили на площадь города у ратуши.

Под гневные выкрики из толпы во второй раз умерщвленное тело вынули из петли и распяли на кресте, освободив от обрывков одежды сперва. После этой казни началась самая запомнившаяся Лихт часть того утра.

Герцог бродил по площади под уже бдительной охраной троих телохранителей (все равно спустя семь дней он выгнал их и даже не заплатил за последние три недели их работы). Он ходил вокруг креста с распятым телом горожанки, пока его основание обкладывали ветками и дровами. Герцог даже не поменял одежду на себе. Щеголял рубахой с безобразно расползшимся пятном крови вокруг пробитой ножом прорехи.

Он произносил речь, суть которой сводилась к тому, что подобно этой женщине кончит дни свои любой посмевший поднять руку на своего землевладельца человек. Затем герцог бросил в сухолом им же зажженный первый факел и вместе со слугами проследил, чтобы огонь разгорелся в полную силу; в хворост побросали еще четыре пламенника.

Лихт не смотрела в огонь, и запах гари будто проходил мимо ее ноздрей и ума. По ней скользили взгляды из толпы. Она подолгу отвечала на каждый, до тех пор пока смотревший на нее человек не отводил глаз. Лихт читала во взорах этих разозленных, но слишком запуганных людей свое будущее прозвище Черной девы — так нарекла ее толпа, когда слухи о неудавшемся покушении разнеслись по феоду. Теперь простые люди знали ее роль личной целительницы при герцоге.

Спустя два часа после казни герцог нарочито медленно ехал на одной из немногих в его владениях лошади через толпу. Лихт шла позади него и троих мрачных воинов, деятельно осматривавшихся по сторонам. На узкой улице было проще простого нанести даже находившемуся под охраной человеку такой удар, после которого целительница пусть смогла бы восстановить его тело, но вернуть в него душу могло уже не получиться. Лихт сомневалась, что герцог по своей воле вернется в мир, который он ненавидел, и не собиралась даже пытаться насильно втиснуть его дух в покинутую им оболочку, — и она сказала это телохранителям. В конце процессии ехал задом наперед на старом осле бывший городской голова: его привязали к сундуку с золотом и серебром — сундуку с налогами.