Ищи меня в отражениях

— Молодой человек, у вас такой интересный цвет глаз. Совершенно уникальный. Я только сейчас заметил.

— Да нет… Э… Обычные голубые глаза.

— Просто здесь освещение слишком яркое, — вставил папаша.

— Должно быть, вы правы, — и он направился к ячейкам, чтобы запереть сейф 66 48.

Папаша отошел в сторону. Он кинул на меня быстрый взгляд, от которого сердце екнуло.

Чем он недоволен? Он ведь слышал, делать оттиски бесполезно. Нужны микрочипы…

В чем я виноват?

Папаша учтиво распрощался с Николаем Сергеевичем, схватил меня за руку и потащил за собой.

Азиат ждал в фургоне. Не успел я опомниться, как оказался на лавке напротив него, а на запястьях уже позвякивали наручники. Еще через секунду на голову нахлобучили знакомый мешок, отрезав от внешнего мира.

— Я все слышал. Этот говнюк не справился, — весело сообщил азиат.

— Да, повезло тебе, — устало ответил папаша — Будем отрабатывать навыки, — сообщил он и больше не проронил ни слова, пока мы ехали назад.

Что значит, не справился? Видимо, я все-таки должен был сделать этот чертов оттиск! И почему азиат так обрадовался моему провалу? Похоже, он надеялся, что именно так все и будет. Что за “навыки” они собираются отрабатывать?

Глава 33

Короткая передышка. Динамик в углу камеры голосом папаши приказал азиату оставить меня ненадолго. Азиат не устает, и спать ему, кажется, не нужно, когда можно забирать энергию сколько хочешь. Или почти сколько хочешь. Наверное, если бы ему позволили, все закончилось бы гораздо быстрее. Мучительные секунды растянулись в вечность. Я потерял счет времени. Разве можно хоть на чем-то сосредоточиться, когда жизненное пространство уменьшается до размеров спичечной головки, все чувства сливаются, превращаясь в бурлящий поток чистого ужаса без конца и края, без проблеска надежды. Ты заново переживаешь все страхи, что были в твоей жизни, умноженные в несколько раз.

Азиат дирижирует моей памятью, а та предает вновь и вновь, создавая воспоминания, которых не было. Они всплывают, как удушающие болотные газы, из невинных мыслей и осколков впечатлений. То я брожу по темным коридорам с липкими бурыми стенами. Сквозь стены со всех сторон прорываются руки, детские пальцы, бледные и в порезах, с голубоватыми прозрачными ногтями. Они хватают меня, рвут рукава рубахи в клочья. Дети — искореженные младенцы с вывернутыми лодыжками, искривленными позвоночниками, запрокинутыми головами и горящими глазами, как крысы, шевелятся под ногами. Я хочу бежать, но не хватает воздуха, каждый шаг дается с трудом, ноги вязнут в смрадной трясине. Я теряю всякую способность двигаться и тону, тону долго и мучительно, оставаясь в сознании и ощущая каждой клеткой тела, как умираю.

В следующий момент я оказываюсь на холодном цинковом столе в помещении, от пола до потолка покрытом белым кафелем. Нещадно слепит хирургическая лампа. Я отчаянно пытаюсь закрыть глаза, но тело одеревенело и не слушается больше. Я парализован, но не лишен чувствительности. В помещение входят люди в белых халатах, марлевых повязках и в белых остроконечных колпаках. Они все одинаковые, как близнецы. У близнецов длинные руки с толстыми пальцами, на которых щетиной растут черные волосы. Один из врачей достает скальпель, режет меня от горла до низа живота и раздвигает ребра. Я не в силах описать, что со мной творится в эти секунды, минуты, часы, пока продолжается нескончаемая пытка. И в тот момент, когда я весь обращаюсь в чистую боль, перестаю осознавать, кто я и что я, азиат отпускает, дает короткую передышку, чтобы опять начать все сначала.

В новой камере нет ничего кроме стула, привинченного к полу. Этот стул с железной спинкой и гладкой сидушкой пострашнее тех, что были когда-то в средневековых пыточных. Азиат даже не удосужился привязать меня как следует. Знает, я абсолютно бессилен перед ним. Когда он приходит, я забываю, что когда-то жил без страха и боли. Вечность мучений возобновляется. Но и в эти короткие промежутки, когда дают отдышаться, я полон ужаса ожидания, что скоро мой персональный тиран вернется, и заберет последние крупицы сил. Папаша без конца твердит в динамик: "Отдавай энергию!" Но ведь я и так отдаю. Как бы ни старался удержать, оставить себе хоть каплю. Вампир страха сильнее. Он тянет и тянет. Если только позволю, если только откроюсь совсем, я взорвусь, и все уйдет разом. Этого они хотят? Я давно перестал понимать, чего они добиваются. Ограбление банка, ключ, Надя — все вместе, как это связано? Зачем эта пытка? Я стал бесполезен, и меня скармливают монстру? Ведь папаша предупреждал. Зачем тогда мучить? Я чувствую, азиат может забрать все и сразу, но что-то его сдерживает.

Вот он вернулся. Глаза агрессивно улыбаются сквозь щель маски. Мои руки примотаны липкой лентой к спинке стула, но даже лента не способна удержать дрожь. Я жалок! Весь пропитан потом, и, кажется, не только им. Трясусь в ожидании, когда он начнет, но азиат отчего-то медлит, ходит из стороны в сторону и думает о чем-то. В углу под потолком включился репродуктор. Папаша отдает приказ: