Ирка Хортица и компания

— Ну вот и славно… — отирая бегущие из глаз слезы, бормотала боярыня, обхватывая сына дрожащими руками. — Мальчик мой, кровиночка, ты вернулся… Я тебе твой меч да сапоги принесла.

— Ну и где моя… невестушка? — натягивая сапог, спросил Добрыня Никитич.

— На подворье своем! Что осталось от пожара разгребает! Хозяйственная… Сынок!

Богатырь оглянулся, его мать, устало опустив руки, стояла в высокой траве.

— Она ведь рискнула, Маринка-от, мне доверилась. Ты уж слова моего не ломай — клялась я ей, что ты на ней оженишься! — глядя на сына с неожиданной опаской, тихо попросила Амелфа Тимофеевна, боярыня киевская, бывшая Змеева жена. — Обойдись с девонькой… по-людски.

— Не волнуйся, матушка! — губы Добрыни искривились в улыбке. — С гадинами я обхожусь… по-человечески.

Взял-то Добрыня Маринку во замужество,

Да дал-то ей три поучения великия.

Он первое ученье — руку ей отсек:

«Эта мне рука не надобна, трепала она Змея поганого!»

А второе ученье — ноги ей отсек:

«А и эта нога мне не надобна, оплеталася со Змеем!»

А третье ученье — губы ей обрезал и с носом прочь:

«А эти-де мне губы не надобны, целовали они Змея-идолище!»

Вывел он жеребчика неезжанного и неле́гченного,

Привязал он Маринку за хвост —

Жеребец убежал и Маринку унес.

Из былины «Добрыня Никитич и Маринка Кайдаловна»

То Фелико Терас

— Тук-тук! Тук! — первый стук в монастырскую калитку был робким, словно бы принужденным, точно стучавший просил открыть, но на самом деле надеялся, что его не услышат, и объясняться не придется. Его и не услышали. Или во всяком случае, не открыли.

— Да что же вы! — раздался досадливый возглас и в створку грянул кулак. — Бух! Бух! Бух!

Теперь колотили громко и так яростно, что деревце у калитки, радующее глаз насыщенной, свежей зеленью январской листвы, содрогнулось и с него гулко шлепнулись переспевшие апельсины — хлоп-хлоп!

— Благослови вас Дева Мария, добрые люди! Надеюсь, нужда ваша неотложна, коль вы так стучитесь в двери монастыря прямо во время вечерни! — пропел девичий, да почти детский голос, и в воротное окошко высунулась голова. Темные глаза на смуглом лице глядели на пришельцев с упреком.

— Калимера, сестра Агнесс! Прощенья просим… — низко кланяясь, забормотали рыбаки, но привратница глядела не на них, а на возвышающегося за их спиной рыцаря в походном облачении.

— Благословите и простите, сестра! — рыцарь склонил голову — не слишком низко. — Нужда наша и впрямь велика. Позволите ли вы войти?

— Это женский монастырь, монсьер! — привратница потупилась. — Мужчины могут войти сюда, только если ищут исцеления.

— Я ищу исцеления. — кивнул рыцарь. И уже когда лицо привратницы исчезло из окошка, а створка приоткрылась, закончил. — Но гораздо больше в нем нуждается дама.

Рыбаки шагнули в ворота. Рыцарь шел следом, ведя в поводу коня с притороченным к седлу вьюком. Судя по лязгу, внутри был металл, а судя по изрядной потертости седла, металл этот был уж никак не золотом.

— Я встретил этих добрых людей на тропе к монастырю и помог им добраться сюда. — сказал рыцарь, снимая перекинутый через седло овчинный сверток.

Рыбаки подхватили сверток на руки, край овчины соскользнул…

— На Кава Греко после шторма вчерашнего нашли. — негромко пробормотал один.

В ранних зимних сумерках запрокинутое лицо женщины казалось мучнисто-бледным, а закрытые глаза — темными ямами. Распустившиеся волосы мокрыми прядями свисали до самой земли, а единственная одежда — нижняя рубашка — тоже мокрая насквозь, облепила тело так, что утопленница казалась и вовсе голой. Сестра бросила неодобрительный взгляд на рыбаков, и торопливо поправила упавшую овчину.

— Ни обломков корабля, ничего, только вот она.

Оба рыбака дружно покачали головой: вчерашний шторм был ужасен. Он налетел словно из ниоткуда: только что безмятежно-синее зимнее небо вмиг затянуло плотными черными тучами, из которых ударила сплошная стена дождя. Тяжелые, точно свинцовые капли размывали багровую землю, превращая редкие тропы в реки цвета крови. Тонкие и легкие сосны гнулись под ударами ветра точно тугие луки, а по недавно такому ласковому морю метались бешенные волны, с яростью диких псов вгрызаясь в каменистый берег. Ветер бился в стены и с рычанием разбирал крыши рыбачьих домишек.

— То Фелико Терас… — невнятно пробормотал второй рыбак себе под нос.

«Что он сказал?» — киприотское наречие рыцарь понимал с пятого на десятое, благо, почти все здесь разумели родной ему итальянский.

— Божья милость! — строго поправила их юная монахиня.

Оба рыбака охотно закивали: