Интеграл похож на саксофон

Все это ввозили через океан караванами судов типа «Либерти». Они имели секционную конструкцию. Их строгали с такой американской деловитостью, что поставленный тогда рекорд до сих пор не перекрыт — океанское судно на 12 тысяч тонн построили за 8 дней 17 часов и сколько-то минут. В Союз поставили товару на 13,5 миллиарда долларов по тогдашним деньгам. Сейчас это, по моим грубым подсчетам, примерно половина триллиона.

Война кончилась, по договору от 11 июня 1942 года американцы попросили заплатить. За военные поставки платить было не нужно, это безвозмездный подарок союзников, но за гражданские поставки следовало рассчитаться, как договаривались. В 1948 году советская сторона предложила отдавать понемногу в рассрочку, американцы отказались. Переговоры 1949 года тоже ни к чему не привели. В 1951 году Америка снизила сумму до 800 миллионов, СССР предлагал только 300 миллионов. Так тянулось до брежневского застоя. Наконец в 1972 году СССР обязался до 2001 года заплатить 722 миллиона долларов, включая проценты. К июлю 1973 года сделали три платежа на общую сумму 48 миллионов, после чего выплаты прекратили. В июне 1990-го был установлен новый срок окончательного погашения долга — 2030 год и новая сумма — 674 миллиона долларов. Таким образом, долг все еще висит.

Доживем до Дня Победы, когда расплатимся, тогда можно будет вздохнуть вольно, во всю грудь. Потому что не только победили, но и никому ничего не должны.

И НА ТИХОМ ОКЕАНЕ СВОЙ ЗАКОНЧИЛИ ПОХОД…

Не помню уж, кто был первым — «Песняры» или «Добры молодцы», — но судьба этих двух похожих ансамблей символична. Белоруссия приняла «Песняров» как национальное достижение, как народную гордость. Россия записала своих «Молодцев» в бастардов, побочных детей, которым раздают не сласти, а пинки. Традиционные «народники» — многочисленные хоры, балалаечники, баянисты или известные певицы вроде Людмилы Зыкиной идею гитарного исполнения восприняли настороженно, даже враждебно.

Однако большая борьба была еще впереди, а пока мы рядовым эстрадным коллективом Читинской филармонии катили по просторам СССР гастрольным маршрутом, который мы окрестили «Дранг нах Остен». Скорее всего, так окрестил его я. Сработал условный рефлекс на холод и незащищенность.

Еще в Североморске, зимой, в казарме, где царил устав, а все личное подавлено, спасением моим и малым мирком был фанерный чемодан-сундук, который я не помню у кого выменял. Его можно было взять в каптерке, положить себе на колени и воображать, что сидишь за письменным столом. На просторный бок сундука хорошо ложились книги, листы бумаги, которые манили в свое неисписанное пространство. За таким столом удавалось делать то, что в домашнем удобстве и тепле не получилось бы. Например, учить немецкий язык.

Тогда я смутно осознал, что всякий Левенштейн должен хотя бы понимать смысл своей фамилии. Много лет спустя, уже в нулевые годы, мы предприняли поездку по Германии и отыскали к северу от Штутгарта древний город-крепость Лёвенштайн, основанный в 1123 году (на 24 года раньше Москвы), центр винодельческого района.

Некоторые слова в немецком учебнике поражали звукорядом, они звучали независимо от своего словарного смысла. Выражение «одну минуточку» немцы семантически решиличерез моргание — einen Augenblick. Прочитав вслух эти упругие и жестокие звуки, я тут же вообразил себе эсэсовского офицера со стеком, в блестящих сапогах и безупречном мундире, руководящего расстрелом партизан. «Einen Augenblick!!!» — кричит он голосом бесноватого фюрера, и ему вторит пулеметная очередь: ра-та-та-та-та…

Всякий концерт в финале — это общий поклон, иногда многократный, но обязательно совместный, синхронный. Лучше всего получается по команде. Команду эту обычно давал я, стоя позади гитаристов-вокалистов в ряду с духовыми «дудками»: «Три, четыре!». Потом, под влиянием холодов и воспоминаний об изучении немецкого, я задействовал воображаемого эсэсовца. «Einen Augenblick!» — говорил я негромко, но твердо, и былинные русские молодцы в едином немецком поклоне отвечали: «Jawohl!»

Гитарные ансамбли в 1970 году были в новинку, билеты на наши концерты всегда распродавались полностью, и местные филармонии, желая поправить дела, заделывали второй концерт. Бывало и по три концерта — в 4, 6 и 8 вечера. Рекорд поставили в Чебоксарах — 5 концертов в день, помню, первый начинался в 11 утра.

Попробуйте как-нибудь спеть 50 или 60 песен подряд во весь голос, а потом повторить этот эксперимент еще, еще и еще. Возможно, природа оделила вас мощными связками и это испытание вам будет нипочем, но у наших вокалистов такая нагрузка в сочетании с неизбежными простудами и неустроенностью жизни в отрыве от близких вызывала профессиональную болезнь — несмыкание связок. Артисты сипели, жаловались на боль в горле. Приходилось отменять концерты.

В Новосибирске сломался наш первый тенор, Володя Кириллов. В Ленинграде у него осталась молодая жена, балерина Малого оперного театра, он очень скучал, бегал ей звонить, но от этих разговоров еще глубже уходил в тоску.