Интеграл похож на саксофон

Часа в три ночи мне в иллюминатор постучал Вася, он нес вахту у трапа. Я был вахтенным штурманом и имел право спать, но не раздеваясь. «Всеволод Борисыч, — сказал он, — это… Чего-то дымом пахнет». Я вскочил, прошел вдоль кают. Действительно пахнет. Спустился на нижнюю палубу. Пахнет сильнее. Спустился еще ниже, тут уж дымок стелился по полу. Открыл дверь в машинное отделение, а там — война в Крыму, все в дыму, ничего не видно.

К этому моменту меня готовила вся предыдущая морская жизнь: я врубил звонок громкого боя и, набрав в грудь воздуху, страшным голосом заорал: «ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА!!!» После чего побежал на причал звонить по «01».

Приехало 7 пожарных машин, они тушили огонь до утра. В узких коридорах, двигаясь ощупью, бедные бойцы натыкались друг на друга, цеплялись за переборки своими громоздкими дыхательными аппаратами.

В первых лучах рассвета наш «Кейла» представлял собой грустное зрелище. Из черных, обугленных провалов поднимались последние струйки дыма, все было залито пеной, пахло горелой краской. Команда стояла на причале, ежась от утреннего холода. «Смотрите!» — сказал кто-то, и все увидели фигуру нашего моториста. Он шагал легкой походкой счастливого человека, побывавшего у гостеприимных девиц «на размагничивании». Чем ближе он подходил, тем заметнее менялось его лицо, а когда подошел вплотную, то несколько добрых людей вызвались сопроводить его к каюте. Я тоже пошел посмотреть — как там тюль, ковер с оленем?

В кубрике моториста не осталось ни тюля, ни ковра с оленем, не осталось шкафа, где лежали богатства, не осталось койки, переборок, пола, потолка. Нас встретила дочерна обгоревшая железная коробка с двумя рядами болтов, свисавших сверху. Хорошо погуляли в Риге!

Потом выяснилось, что наши братья из Венгрии, страны народной демократии, где строилось судно, должны были снабдить его электрокабелями с негорючей оплеткой, с тем чтобы пожар, начавшийся в одном месте, не перекидывался в другое. Наши же кабели горели как бикфордовы шнуры, поэтому огонь от поставленного пьяными электриками «жука» быстро перекинулся на соседние помещения и «Кейла» выгорел почти целиком.

В родной Таллин мы возвращались на буксире. Молчал двигатель, не работали системы, судно болталось по волнам мертвой холодной коробкой. По пароходству дали приказ: обоих электриков уволить по статье, капитану — выговор, четвертому помощнику (то есть мне) за своевременное обнаружение пожара и оперативно принятые меры — благодарность с занесением в трудовую книжку. Про рулевого Васю не вспомнил никто.

«Кейлу» поставили в док на длительный ремонт, команду раскидали кого куда. Мне предложили идти на крупное судно, «Верхоянск», к капитану Полковскому.

КАПИТАН ПОЛКОВСКИЙ

Александр Федорович Полковский со своей женой и дочерью жил в нашем же доме по улице Вейценберга. Красивая семья. Высокая и дородная Зина с ленивой грацией субретки и сам Полковский, породистый мужчина, похожий на американского киноактера, Гари Купера или Джеймса Стюарта. Он и вел себя как герой голливудского боевика, был хладнокровным, говорил лаконично и скупо.

Меня послали к нему четвертым помощником, но после первого же рейса эту должность ликвидировали — четвертые помощники исчезли как вид. Полковский вызвал меня, чтобы сообщить эту новость, и, немного помолчав, добавил: «Вы можете, конечно, идти в резерв и ждать назначения штурманом на другое судно, но я вам советую остаться. Поработайте матросом, заслужите уважение команды».

Я последовал совету, сменил штурманский мундир на матросскую робу и пошел работать на палубу. В море часами стоял на руле, как мой Вася, скалывал ржавчину, закрашивая пораженные места оранжевым суриком, открывал и закрывал трюма, таскал на швартовке стальные канаты, мыл, убирал. Прошел месяц, потом второй… Я иногда поглядывал намостик, снизу вверх, на третьего помощника, которого мне предстояло заменить, но он, похоже, никуда уходить или уезжать не собирался.

День был холодный, с ветром и дождем, а тут авральные работы, которые надо во что бы то ни стало закончить. Палубной командой вкалывали почти две смены, до темноты. Захрипел динамик громкой связи, меня вызвали на мостик. Я пошел, грязный, холодный, усталый как собака. «Всеволод Борисович, — сказал мне капитан Полковский с непроницаемым лицом, — принимайте дела у третьего помощника». Назавтра я уже стоял на мостике в белой рубахе, в кителе с нашивками, фуражке с «капустой», и команда меня уважала.

Столоваться теперь надлежало в кают-компании, где были свои правила и условности. Если за столом сидит капитан, то надо испросить разрешения войти, сесть за стол или выйти из-за стола; на завтрак, обед и ужин являться в галстуке.

Капитан Полковский обычно пребывал в благодушном настроении и после обеда не прочь был поделиться взглядами на жизнь. Неизменным его собеседником был Николай Петрович Новгородцев, помполит, невысокий мужичок с народными ухватками, с псковским говором, на «о».