Инсбрукская волчица

Я упёрлась ладонями в борт клетки и, опустив голову, продолжила посапывать. Однако в следующий момент случилось то, что заставило меня ещё больше встрепенуться: за кафедру вызвали другого свидетеля – Бекермайера. Я задрожала всем телом и, попятившись назад, буквально вжалась в скамью. Даже здесь я продолжала его бояться, его влияние чувствовалось и теперь. Скажи он мне «встань и иди», я бы послушалась. Господи, до чего же грамотно он дёргает за ниточки и манипулирует людьми! Осмелившись взглянуть на математика, я плотно сжала губы. Тот тоже посмотрел на меня с некоторым интересом, словно бы меня не за убийство десятков человек судили, а за кражу мешка картошки.

– А я ведь говорил, – тихо произнёс он как будто в пустоту.

– Скажите, свидетель, вам знакома подсудимая? – спросил судья.

– Даже слишком хорошо, – ответил Бекермайер, скептически усмехнувшись, – я ещё несколько лет назад сказал, что её похождения рано или поздно приведут её сюда. Увы, слишком часто мои худшие прогнозы сбывались… Слишком часто. Не подумайте, что я хвастаю – просто я не первый год работаю учителем и всяких повидал. В том числе и таких, как Зигель.

– Что вы можете сказать о подсудимой?

– В первый и второй годы – ничего особенного. Я только обратил внимание на её замкнутость. Я стараюсь подмечать, в каком классе и кого травят, потому, что добром это никогда не кончится. С Зигель была та же история. Возможно, из-за Милицы Гранчар и… Вшей, которыми она заразила Зигель. А потом судьба свела Зигель с фройляйн Келлер. И, надо сказать, – Бекермайер смерил пристальным взглядом Эстер и её мать, – это не самым лучшим образом сказалось на ней. Подозреваю, что они вместе пробовали какое-то чудо-средство. Видел пару раз фройляйн Келлер в довольно странном состоянии – расширенные зрачки, трясущиеся руки, а ещё – плавающая речь. А потом и Зигель пришла на уроки в довольно странном состоянии – глаза красные, шатается вся, точно пьяна была. Я думаю, фройляйн Келлер втянула её в свои увлечения.

В следующий момент я съёжилась. Мамаша Келлер кричала так, что аж стёкла задрожали. Наверное, так даже Божена Манджукич не кричала, когда галка Ненада стащила её ожерелье. Господи, чем только она не грозила математику якобы за «клевету»… А тот молча стоял и слушал её проклятия, как музыку. На его лице вырисовывалось тихое злорадство.

– Откровенно говоря, фрау Келлер, актриса вы так себе, – поправил очки Бекермайер. – Я говорю то, что видел, и что знаю.

– К порядку, – в очередной раз вставил судья. – Я призываю всех к порядку!

– Извините, – примирительно вскинул руки математик, – так вот, года с четвёртого в классе наступил полный разлад: фройляйн Манджукич стремилась быть главной. И часто ссорилась с одноклассницами. Особенно с фройляйн Майер. И… Зигель была на её стороне. К сожалению, таких, как Зигель, легко втянуть в дурные компании. И так же легко влиять на них, – сказал математик, скосив глаза в сторону Сары.

Манджукич промолчала, хотя было видно, что она нервничает. Математик довольно быстро её раскусил, особенно после памятного случая в ресторане Кауффельдта. Вот была бы потеха, если бы боевитая Сара превратилась в послушную собачку! Тогда бы на той карикатуре рисовали именно её.

На секунду мне показалось, что математика не волнует, о чём слушается дело. Он совершенно не ощущал гнетущую атмосферу самого громкого в истории Тироля процесса. Возникла неловкая пауза. Математик протёр очки, а адвокат, собравшись с мыслями, задал ему вопрос:

– По версии моей подзащитной, она перенесла надругательство над собой, что и подтолкнуло её к совершению преступления…

– Я слышал об этом от следователя, – Бекермайер пристально посмотрел на меня из-под своих очков.

– Вы разделяете версию моей подзащитной?

– Хм… Свечку не держал, но, почитав материалы дела, я пришёл к выводу, что изнасилование, скорей всего, было.

Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. В зале поднялся галдёж. Одни поддерживали математика, другие – наоборот. А я впервые посмотрела на него со смутным чувством благодарности. Он, поймав на себе мой взгляд, сочувственно развёл руками – теперь уже ничего не сделаешь, а я была готова простить ему его вредность и благодарить за то, что он сказал всё, что только знал. Он действительно был порядочным человеком, способным признать свою неправоту, пусть и слишком упрямым.

– Что вы ещё можете добавить по существу? – спросил судья, стремясь разрядить обстановку.

– К сожалению, – продолжил математик свой монолог, – фрау Вельзер слишком дорожила репутацией гимназии и стремилась замести все проблемы под ковёр. Потому у нас с ней были не всегда хорошие отношения. К сожалению, мой худший прогноз снова оправдался, – последнее он добавил уже с нотками скорби.