Инквизиция: Омнибус

— Агмар, — сказал Арканнис, сложив пальцы домиком, — был известен своим прагматизмом. Он верил в знание. Он верил в разоблачение врага. Он верил в силу через конфликт.

Страх проскользнул Гхейту в горло. Он почувствовал, что падает.

— Философия Агмара перешла через годы к его последователям. Самым выдающимся среди них был человек по имени Истваан. Он взял идеи Агмара, его теории, разрозненные записи его размышлений и фантазий, и возвёл вокруг них модус. Способ действия.

— О-откуда вы всё это знаете?.. — страх отнял у Гхейта язык, и он мельком подумал, не подавится ли.

— Сегодня инквизиторы-истваанианцы — тайное общество, Гхейт. Их методы считаются экстремистскими — и они первые, кто с этим согласится. Экстремизм обоснован, они бы сказали. Экстремизм необходим. Разве врагов Империума волнует умеренность? Или либерализм? Конечно, нет!

Страх ударил Гхейта по мозгам словно молот, и правда, что вкралась в кровь, в конечности, в кости, вторглась в сознание, словно рак, сжав мозг ледяными клешнями.

— Ты не магус, — произнёс он мёртвым голосом. — Ты… ты…

Арканнис улыбнулся, и его зубы блеснули в полумраке судна, словно вспышка сверхновой.

— Истваанианцы дали название своему тайному обществу, чтобы координировать свои действия вдали от внимательных глаз других, менее просвещённых членов верных Императору…

— Это… ты не… О Матерь…

— Мы называем себя Элюцидиум.

Что-то взорвалось у Гхейта в затылке. Последнее предательство, последний акт крушения и вероломства. Его дурачили — и (теперь он это понял) он и был дураком. О Матерь, каким же он был дураком! Таким идиотом, что поверил лжи агентов Императора!

Ноги сами подбросили его с места. Я всё исправлю, твердил он себе. Я положу этому конец. Его когти раскрылись.

— Ты умрёшь! — прошипел он, чувствуя, как мир вокруг становится красным.

В лоб ему ткнулось дуло лазпистолета, и Арканнис уставился на него из-за чёрного зрачка.

Ударила мысль: «Это не имеет значения! Лучше умереть, чем покориться!»

Однако сердце не согласилось.

— Я знаю тебя, Гхейт, — сказал Арканнис откуда-то из другого мира. — Любой другой маелигнаци не остановился бы. Он бы набросился сразу же, не беспокоясь о смерти. Они рождены для этого. Рождены убивать или быть убитыми, как того пожелает Матерь. Но не ты. Ты ошибка. Урод. Ты слишком человечен.

Гхейт всхлипнул, приказывая себе не слушать, приказывая побороть страх, самосохранение, самоотвращение.

— Ты не хочешь умирать, Гхейт, — сказал Арканнис. — В этом твоя слабость.

— …убью тебя… — слова не получались, теряясь в соплях и слезах.

— Нет, не убьёшь, дитя. Мы оба знаем, что не убьёшь. Я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня, Гхейт.

И хотя Гхейт всё ещё бормотал, и трясся, и брызгал слюной, он уже понимал, что сделает всё, что ни попросит инквизитор.

— Я хочу, чтобы ты посмотрел в окно, — голос, словно холодный нож, проник сквозь защитные механизмы его сознания и нанёс удар по самоконтролю. Не в силах ослушаться, Гхейт во второй раз прижал лицо к холодной поверхности, снаружи которой разбегалась изысканная фреска льда.

— Скажи мне, что ты видишь.

Зияющая чернота без формы, без конца и без края. Она проглотила его глаза, высосала мозг, обратила перспективу в обман.

А затем что-то сдвинулось. Невероятно, но что-то изменилось и обрело форму. И когда оно высветилось на фоне черноты, из мрака рядом возникло ещё одно, и ещё одно. И ещё одно. Пустота расцвела тусклыми, призрачными отражениями света, идущего от поверхности планеты, сейчас скрытой от глаз Гхейта, играя на неровных поверхностях десяти, двадцати, сотни огромных силуэтов…

Тут слабое свечение скользило по щетинистым жабрам, там — по огромному щупальцу, свёрнутому с великанской аккуратностью. Разбросанные по бесконечной черноте силуэты надвигались ближе. Горячее чувство триумфа охватило Гхейта, вспыхнув в груди словно огонь.

— Это Матерь! — возликовал он, все мысли о предательстве Арканниса рассеялись. — Она идёт! Она приближается! Благословенна будь!

Выражение лица кардинала не изменилось.

— Вероятно, — сказал он, — тебе стоит взглянуть ещё раз.

Силуэты в пустоте стали ближе, теперь их было легче различить.

Щетинистые жабры на таком расстоянии выглядели менее резными, охватывающие их борозды — менее органическими. Простительно было даже спутать их с хромированными штангами комплекса датчиков или выставленными стволами атмосферных орудий. Щупальце, угадывавшееся сквозь вакуум, с миллионом крошечных усиков, усеивающих его поверхность, теперь выглядело более упорядоченным, сегментированным плитами соединённого металла. Топливный рукав.

Огромные кожистые крылья превратились в батареи ленс-излучателей и бронированные мостики, зияющие обонятельные устья на этом расстоянии преобразились во взлётные ангары и торпедные аппараты. Складки шкуры стали контрфорсами, шипы — шпилями и турелями человеческой конструкции, пёстрые пятна на коже превратились в рубленые узоры геральдики и символики.