Инга

— Пожалуйста, — сказала девочка, — ну, пожалуйста. Давай поедем сейчас, туда всего полчаса. Ты напишешь, и у тебя билет. Завтра уедешь. И никто ведь не будет, туда в Москву. А его не посадят. Дядька Сапога так и сказал. Всего нужна бумажка. Одна. Поедем, а? Петенька… Любимый мой!

Каменев молчал. И Валька молчал, переводя с мужчины на девочку круглые глаза.

— Хочешь? Ну что хочешь, чтоб я? Хочешь… — она оглянулась, ища сокровищ, которых у нее не было. И снова повторила, глядя и прижимая к груди руки, зная — поймет, о чем она:

— Ну, хочешь? И мы…

— Черт! — рявкнул Петр, толкая Сапога снова в комнату, — да замолчи уже! Мать Тереза нашлась!

Заходил по комнате, шлепая босыми ногами. Две головы поворачивались, следя, как ходит и ругается вполголоса. Ударился ногой о стул, пнул его. И с размаху сел на постель, нагнулся, натягивая сандалии. Инга рванулась к столу, хватая свою полотняную сумку.

— Ты не поедешь, — распорядился сквозь зубы Петр, — сиди уже тут, правдорубица недоделанная. Нет, сейчас выйдем, и мотай домой. Чтоб бабка тоже не вызвала милицию, если опоздаем к рассвету. Сапог, где тут тачку можно?

— У выезда, — с готовностью отозвался Сапог, спешно прожевывая утащенное из пачки на столе печенье, — там Рафик стоит. Ну не машина, а Рафик, на москвиче. Он всегда ночью таксует. Щас пусто, за двадцать минут доедем.

Петр пригладил лохматые волосы ладонью. Осмотрел комнату, постель, стол с упавшими свечками. Кивнул Инге:

— На выход, маленькая. И не хлюпай, ты там не нужна. Хочешь, чтоб мы вытащили твоего мушкетера?

И снова кивнул, в ответ на ее кивок.

— Тогда слушайся.

— Да, — важно подтвердил Сапог, тоже приглаживая масляно-коричневые волосы.

Сидя в темной машине, рядом с шофером, пока Сапог вертелся на заднем сиденье, припадая то к одному окну, то к другому — наслаждался поездкой, Петр сжимал и разжимал кулак. На правой ладони кожа держала память о босых ступнях — подсадил в окно, и когда высунулась — помахал рукой, молча отступая в кусты.

Вот так, свет ты Каменев, усмехнулся, поглядывая на горбоносый профиль зевающего Рафика, вместо памяти о горячей упругой груди с твердыми сосками, или о тайном влажном, — босые узкие ступни, жесткие пяточки. И снова умилился, с радостной грустью и облегчением думая — из города сразу же на заказанное утреннее такси в Симферополь. И домой.

17

Когда биолог Костя ругался, голос у него становился высоким, почти женским, с протяжными укоризненными интонациями.

— Ну-у, де-евочки, еще вчера рассаду надо было. А в-ы-ы что же? Ну и что не платят зарплату, сказа-али же, в конце месяца дадут сразу. За два. Та-ак, быстро, чтоб к вечеру все торчало и зеленело!

— Чтоб твое торчало позеленело, — вполголоса сказала ему в спину крупная, как дом, Оля, подымая полиэтиленовый ящичек и с грохотом ставя его на доски длинного рабочего стола. Ростки в ящике затрепетали.

— Вы мне, Ольга Викторовна? — проблеял Костя, поворачиваясь под сдавленное хихиканье девочек в серых халатах.

— Нет, миленький. Я чтоб запомнить — торчало, зеленело, — честно ответила Оля, одергивая халат и выставляя в костину сторону необъятную грудь.

Инга тоже улыбнулась, осторожно вынимая из пластика ростки с комками черной земли на нежных корешках и выкладывая их рядом с приготовленными торфяными горшочками.

Костя подозрительно оглядел бригаду и пошел к выходу. По белой спине ползли тени от растяжек каркаса. В дверях остановился, напомнить:

— Завтра тоже рабочий день, не забыли?

— Черт, — выругалась худая чернявая Светлана, — и так денег не платят, да еще по субботам тут торчи.

— И зеленей, — подсказала Оля.

— Все вам начислят, — пообещал Костя, поспешно ретируясь, — и после, ну потом, значит, в бухгалтерии…

Инга нахмурилась, обдумывая разговор. Она три раза в неделю сразу после школы прибегала в оранжерею и была на подхвате, вот эту декаду с бригадой женщин в теплице. И по субботам работала тоже, субботник или нет, у нее по трудовой все равно день рабочий. А в воскресенье — библиотека в Судаке. Хорошо, каждый год меняются правила в школе, и в этом им перестали задавать на дом. Сперва казалось — такая лафа. А придавили ой-ой, успевай только на уроках поворачиваться, голова пухнет. Но раз взялась. И ей так лучше, меньше дурных мыслей, а то впору утопиться. Прыгнуть со скалы, нырнуть в самую глубину, там рот раскрыть и сразу наглотаться. Чтоб не вспоминать снова и снова, как ночью Петр помахал ей и скрылся в кустах. А она сидела на неразобранной постели и заснула, как дура, дура…

Проснулась от жары. И оттого, что Вива сидела рядом, смотрела на нее серьезно. Дождавшись, когда проморгается и вскочит, резко садясь и с испугом глядя на полный день, орущий птицами за окном, подала сложенную записку.

— Детка, от Каменева. Мальчик вот передал. Приходил утром, в десять, но ты спала…

— Ба! — Инга схватилась за лохматые пряди, раскачиваясь, — в десять! Да что ж ты не разбудила меня? Ба!!!

— Он мне написал. Деликатный. Думал, вдруг я твою разверну и прочитаю. Читай. Она мне, но на самом деле — тебе писана.

Размашистые строки пятнало веселое солнце.