Инга. Мир

Байда разворачивалась, входя в узкую бухту, заставленную каменными обломками, от них падали в воду прозрачные ночные еще тени.

— Увидишь. Вылазь.

Песок заскрипел под носом лодки, вода плескала, стекая каплями с просмоленных бортов.

Перекидывая ноги, Гордей вылез следом. Обмотал вокруг каменного выступа лохматую веревку.

— Боты свои завяжи покрепче. В скалы полезем.

Лезть пришлось долго и утомительно. Камни качались под неуверенной ногой, мелкая острая крошка срывалась вниз, на укрытый выжженными солнцем травами склон. Над самыми головами парили чайки, покачивая крылья и рассматривая нежданных гостей бусинками глаз — черных на черных аккуратных головках. Дико орали бакланы внизу, в другой бухте, куда они осторожно спустились, обойдя скалы поверху, потому что, сказал Гордей, на байде туда и близко не сунешься, всю волнами об камни раздолбает. И в самом низу, поймав Ингу за дрожащую руку, и утвердив на клочке песка, замусоренного сухими прядями водорослей, старик махнул рукой к темной воде, утыканной камнями — большими и маленькими, высокими и плоскими, лежащими неровными чашами.

— Теперь по воде. Тапки не скидывай, там внизу остро. Штаны можешь оставить. Не? Ну, лезь одетая, чо ж.

Она шла, нащупывая ногами верткие и колючие камни, оскальзываясь по водорослям. Гордей вперед шагал плавно и мерно, поводил руками, изгибая спину, и ситцевые трусы в прозрачной воде вздувались пузырем.

Когда вода стала Инге выше груди, и она замедлила шаги, оглядываясь с некоторым испугом, они вошли в странную мешанину высоких скал, напоминающую каменный сад. Из редких кустишек на крутом склоне выскользнул толстый уж, сверкнул коричневой чешуей и, плюхнувшись в воду, поспешно удрал, неся над гладью голову-пулю с круглыми глазами.

— Сюда, — голос старика расщепился и запрыгал между каменных столбов и глыбищ, — тута вот влезть.

— Сюда, сюда, — повторяло эхо, заботясь, — влезть… лезть…

Выбравшись из воды, Инга выпрямилась, отпуская руку Гордея. И, хлюпая кроссовками, обошла его, подходя к ровной стене, открывшейся во впадине скалы. Споткнулась о камень, один из нескольких, огораживающих серое от пепла выжженное место бывшего костра. Не заметила этого.

Их было несколько, этих тайных плоскостей посреди мешанины рваного камня. Одна самая большая, размером с торцовую стену комнаты, и еще — поменьше, рядом, на грани. И — на боку соседней, прилипшей к этой скале.

На большой она сидела. Спиной, поджав ногу, и руки согнуты к волосам. Одной изгибистой линией — спина, двумя — руки, нежно — шея с округлым подбородком. Нога, прижатая маленькой попой. Волосы, несколькими вольными штрихами. А рядом, на вытянутой в высоту, стояла, раскинув руки и выставив вперед ногу. Нежным абрисом запрокинутое к небу лицо, прикрытые от солнца глаза. И — улыбка. Волосы, отброшенные ветром.

И на соседней, — стоя напротив подумала быстро и смутно, да как же он сюда влез и как стоял, за что держался, — только лицо, ее лицо, серьезное, с большими глазами, чуть прикрытыми веками, и мирно сложены пухлые губы, с еле видными складочками в уголках рта. Густо и прямо — линия стриженых волос, открывающая шею. Линия приподнятого плеча.

— Я, — голос сорвался, и она заплакала, не думая о старике, что неслышно был позади, ждал.

Плакала, быстро вытирая слезы, потому что мешали видеть:

— Я… я тут, да? Все время. Я…

— Да, — сказал Гордей. Зашевелился, кашлянув, — ну я это, посижу тут взади.

— Я…

Она подошла вплотную к рисунку, трогая его пальцами, закрывая и открывая глаза. И когда закрывала, видела его, тощего, упрямого, с желваками узких мышц на спине, поднимает руку с зубилом, прикладывая его к слепой, еще молчащей скале, и на другой руке тоже вздуваются мышцы, готовя удар. Точный, единственно верный. Высекающий линию их любви.

Гордей, сидя на небольшом валуне, пошевелил пальцами, машинально разыскивая сигаретную пачку, потер мокрое колено, и стал терпеливо ждать, осматриваясь, и возвращая взгляд к неподвижно стоящей смуглой женщине, что почти прижалась к рисунку на скале, положив на него руку и пальцами, как слепая, ощупывая каждую линию.

Солнце лезло все выше, накачивая воздух яростным зноем. И наконец, Гордей встал, одергивая трусы, подошел и положил руку на неподвижное плечо.

— Пора уж. Там пацаны встали. Ну и, до вечера, што ль, стоять тут?

— Да. Да. Мы еще сюда придем, Гордей?

Послушно отошла, беря старика за руку, чтоб не упасть, а смотрела все на скалу с рисунком.

— Если схочешь. Ну, да.

— Схочу.

Она снова споткнулась о камень очажка. Перевела взгляд на серое еле видное пятно в центре. Опускаясь на коленки, снизу глянула на высокую жилистую фигуру.

— Тут еще кто-то?

— Не. Дикое место, кто ж полезет. Я так думаю, потому исделал он тут портреты твои. Чтоб никто не замал. Пошли, Инга. В другой раз машинку свою возьмешь, карточек сделаешь.

— Да. Гордей. Он тут, костер он жег. Сережа.

— Сережа, — согласился старик, подавая ей руку.