Инга. Мир

Но, вылезая из машины, попрощавшись с Димкой, который тут же развернулся и умчался обратно, увозя свои наполеоновские планы, она улыбнулась своиму страху. Представь, Михайлова, что у тебя сейчас все отберут — стрижей и мальчишку, злую Лизавету, и завтрашний разговор с Гордеем. Обрадуешься?

Побежала к калитке, дергая, пролезла в еле открытую щель, протопала кроссовками к дому, водя перед собой руками, чтоб в темноте не напороться на столб или Кузькину будку. И тяжело дыша, разочарованно подергала плотно прикрытую дверь. Нашарила под ступенькой тяжелый ключ, сунула в разболтанный замок. Тихо вошла, прокрадываясь в комнату мальчиков. Постояла у двери Гордеевой комнатушки, в надежде, а вдруг все же не спит. Но старик храпел, перекатывая голос от выдоха к вдоху. И она, медленно пристроив к розетке зарядное, ушла в палатку, горячо мечтая заснуть быстро и каменно, чтоб сразу ей — утро.

Ей приснился Сережа. Лежал на камнях выше яркой зеленой воды, нога свесилась, роняя вниз медленные капли крови из рассеченной ссадины, руки раскинуты по изломам скалы. Серые глаза смотрят в выцветшее небо, медленно теряя свой живой свет.

Села, возя руками по щекам, откидывая с лица густые пряди, продрала их пятерней, трудно сглатывая пересохшим горлом. И вылезла в еще бледный рассвет, встала, покачиваясь, с напряженным испугом глядя в сторону тихого дома. Что ж такое-то, снова никого и полная тишина, только птицы. Да мерный шум небольшого прибоя.

Спотыкаясь о шнурки, пошла к навесу, и на всякий случай обошла дом, заглянула за выбеленный потресканный угол, откуда за провисшими проволоками был виден пустой утренний пляж. Никого. Только старая байда, чернея квадратными бортами, покачивается на тихой воде. И Гордей рядом, согнув коричневую спину, возится, погромыхивая чем-то.

Ахнув, Инга кинулась туда, на песок, шаркая спадающими кроссовками. Уйдет, старый черт, на свою рыбалку. Думает, наверное, она еще спит.

Бежала, прогоняя из памяти страшный сон, где Сережа лежал вместо мертвого Рома и сам был мертвым.

Гордей поднял седую голову и выпрямился, опуская длинные жилистые руки. Рядом с байдой на песке, согнув плечики и обняв коленки, сидела Нюха. Узкую спину скрывала копна кудрявых волос.

Инга встала рядом, и девочка подняла к ней светлое тихое личико с большими глазами.

— Там дельфины. А еще я слушала ночных бабочек.

— Да. — Инга быстро кивнула и коротко улыбнулась, не отводя глаз от старика.

— Гордей, — сказала звонко, — Гордей…

— Нюшенька, — ласково обратился старик, — беги, чай там, такое.

— Какой чай. Гордей…

— Не? — удивился тот и вдруг улыбнулся, щеря желтоватые прокуренные зубы, — ладно, сидай тогда. Нюха, иди, Кузьку накормишь там.

— Я побуду. С водой, — девочка уткнула в коленки маленький подбородок, — подожду вас, тут.

— Сказал, иди, — сурово ответил старик, — а то крикну вот.

Нюха быстро встала и пошла к дому, испуганно оглядываясь на грозного хозяина.

Усаживаясь в байду, Гордей пожаловался светски:

— Сама чисто ж бабочка, не усмотришь, кто и прихлопнет. Села? С полчаса будем идти. Кохту возьми там, укройся, а то ветер.

— Куда? — растерялась Инга, нашаривая чуть влажную толстую «кохту» и кидая ее на плечи.

— На мыс. Есть там место одно. Пока идем, и расскажешь.

Снова мерно тарахтел подвесной мотор, толкая тяжелую уемистую лодку к изрезанным берегам огромного мыса. Журчала у борта вода, медленно просыпаясь. Инга, тесня ребра, согнулась, чтоб опустить руку, не достала и села, обхватывая колени. Старик сидел напротив, твердо уперев босые ноги в деревянную решетку, под которой лениво переливалась небольшая лодочная вода. Держа рукоять и поглядывая то на спутницу, то через ее голову на дальние берега мыса, повелел:

— Рассказуй.

— Сережа… — сказала она после небольшого молчания, и внешние звуки притихли, отодвигаясь.

… - Откуда я знала, что в шестнадцать можно вот так. Полюбить. Я после долго еще думала, это детское все. Пройдет. Мы ведь друг друга и не узнали толком, понимаешь, Гордей? Жили, считай, отдельно, так, издалека друг друга видели. А потом, когда случилась с нами любовь, то сразу все так вывернулось, что встречи эти, по пальцам их. Но он у меня был первый.

Говорила, стараясь не слишком подробно, но это было важно, так важно, что хотелось все время смотреть на старика с вопросом и ожиданием. Он прожил долгую жизнь, а вдруг он все знает. Вдруг скажет, про Олегу, ну, ты шо, та какой там Петр, ясно же — Серегина кровь. Или пусть хотя бы соврет, успокоит! Сама она не умела, никогда.

— Твой он, — сказал Гордей, выслушав не слишком внятный и последовательный рассказ, — ну чего же, так вышло, молодая, горячая. Дура, значит. И он. А хотя и нет. Он получается, умный. Хоть и пацан был, да умнее тебя в тыщу раз.

— Как же… Был бы умнее, разве сбежал бы? Или потом, нашел бы меня потом!

— Та сама спросишь, — уверенно сказал старик, и она замолчала, прижимая к груди стиснутые кулаки с отчаянной надеждой.

— Ну, потома, когда найдешь же, — поправился тот, покачав головой сокрушенно, — вот и я старый пень, болтаю, а ты и веришь.

— Ты куда меня? Зачем?