Инга. Мир

Сумерки густели, зажигалась цветная панель, раскидывая по песку круги — зеленые, красные, слепящее-желтые. Пробегали по ним лазерные острые веера лучей, прыгали на черную воду, зажигая ее мерцающими бликами. Колонки тряслись, тумкая и пульсируя неожиданно старой, из ее молодости музыкой, что ожидаемо стала модной, выждав свои двадцать лет. И смеющиеся дети, изгибаясь и взмахивая руками, танцевали, крутились, прыгали и, хохоча, падали на песок.

12

Темнота упала внезапно, и уставшая Инга бродила среди танцующих, снова снимая, на этот раз по-другому, не выцеливая лиц и фигур. Белый экран, расписанный серыми и цветными кадрами, решетки и копья цветомузыки на песке, огромный костер сбоку, в полном уже мраке, что сыпал в ночном ветре искрами. У костра она застряла надолго, садясь на песок и снова вставая, с щекоткой внутри думая — новая камера умеет еще что-то и смотреть будет здорово, как открывать коробку с подарком. Работая, старалась не вспоминать о ярком дневном впечатлении, зеленом полумраке резных виноградных листьев и шершавой стеле теплого морского камня. Потому что следом сразу приходили слова, сказанные щекастой Лизой злорадно, о том, что уж семь лет назад. Это выкручивало сердце, наполняло его медленным отчаянием и сожалением, но тут же вспыхивала испуганная надежда. Из-за нее и медлила Инга, гнала мысли, чтоб не рвануться отсюда, с молодого шумного праздника на темную дорогу вдоль пляжа, мимо рощи, в которой бледно светили палатки каменевского семинара, к старому продутому ветрами и прожаренному солнцем дому Гордея. Старик грохнул кулаком. И сказал — завтра. Вряд ли он будет говорить с ней ночью. А требовать она боялась, вон как грохнул-то. И накричал.

Какое-то время получалось себя уговаривать, но в конце-концов спешка сердца сделалась невыносимой. И свинчивая треножку, Инга запихала все в сумку, обходя прыгающих танцоров, поискала Олегу, и не нашла. Решила не звонить пока. Быстро пошла к дороге, да пусть их, и Димка пусть веселится, успеют еще поговорить о наполеоновских планах.

Димкин жигуленок догнал ее через полкилометра, схватил цепким белым светом, рыча, тормознул.

— Инга Михална! Так подвезу ж.

Она сидела, подпрыгивая, свет так же прыгал впереди по мягким песчаным впадинам дороги. Тонкие руки Димки уверенно лежали на рулевом колесе.

— Хорошо, когда сам себе начальник. Я вот подумал чо. Мы с Оумом вертаться хотели, десятого. А если такие дела, я позвоню Ленке, она без меня там поруководит. И еще нам пара недель. Тут, в Крыму. Это вы прям здорово рассказали, сразу все со значением стало.

Кудрявая голова поворачивалась к ней, поблескивал темный глаз на небольшом тонком лице. Инга послушно кивала, и жигуленок обрадованно взрыкивал, выбираясь из очередной ямки. Скорее бы. Скорее бы довез, высадил, и вдруг Гордей там у стола, чинит свои снасти или пьет чай. Она сядет рядом, молча. И вдруг он ей, уже сегодня…

— Я не знаю только, — вел Димка дипломатически, — ну мы как это все, чтоб вместе ездить, да?

— Димочка, ты извини. Я с вами ездить не буду. Снимки, пожалуйста, ну и юридическую, так сказать, некоторую защиту. А руководить, это уж вы сами. У меня работа, во-первых, нужно, чтоб каждый день была сеть, ну и…

— Да? — радостно удивился Димка, — я вот примерно так и прикидывал, Инга Михална, мы отсюда начнем, как раз по берегу, двинемся к проливу, так? Получается, не торопясь, пройдем по всему до Керчи побережью. А вы…

— А я буду вашим заочным консультантом, по экологии. Идет? Как раз моя прямая специальность практически.

— Группу в контакте откроем, — мечтательно поделился Димка, — фейсбук опять же. Будете там админом.

— Нет, я уж лучше на вольных хлебах. Как договорились.

— Ну, модератором…

— Дима, отзынь.

— Понял, Инга Михална.

Он радостно улыбался, вглядываясь в свет фар. И Инга, чтоб уж полностью успокоить насчет того, что отбирать у детишек корону не станет, пообещала:

— А я про вас пару статей напишу, для хороших сайтов. И на английском тоже. С фотографиями.

— Во! Супер! Может с бибиси приедут и снимут про нас кино.

Она диковато глянула на довольный профиль. Выдохнула. Что ж оно все так упорно стучится в ее жизнь. После стольких лет, сперва смятенного горя, потом печали и тягостного ожидания, ведь ждала, думала — он найдет, когда сумеет, а потом пришла смиренная печаль, не судьба видимо, только вот вспоминать, время от времени нещадно ругая себя, за ту ночь с Петром… Эта внезапная уверенность — что-то меняется, вот-вот изменится! А когда вдруг замаячило совсем близко, и она увидела его, высеченного твердым резцом, без помарок, и сразу узнала, даже не глядя еще на фигурку летуна-мальчишки, узнала по линиям полета стрижей, остро откинувших лучи крыльев, ее вдруг накрыл страх. Изматывающий, как во сне. Все ведь изменится, Инга, прошептал внутренний голос, а у тебя вполне налаженная жизнь, не всегда она была такой. Пусть, отвечала она себе, пусть меняется, пусть! И все равно боялась.