Индейцы и школьники

И надо было успеть, обязательно надо было успеть всё – и научиться новому «ленинградскому» стилю, и, словно клещами, вытащить из Стаса рассказы о его таёжной практике – да-да, он был там, где ходил Дерсу Узала! Сам Дерсу Узала! Ведь это была одна из любимейших книжек Зоськи – удивительная, со множеством картинок, и каждая картинка была переложена тонкой папиросной бумагой; эту книгу ей подарил дедушка Терентий ещё в первом классе. И сколько лет прошло – а картинки с прицеливавшимся старым охотником вставали у Зоськи перед глазами, когда слушала она рассказы Стаса о сказочно-разноцветной тайге, тайменях, рвущих самую крепкую жилку, о толстолобых ворчунах-медведях, обжиравшихся рыбой на галечных отмелях, о бесконечной сырости и хвое в каплях прозрачной воды, о том, как правильно сделать нодью, чтобы всю ночь грела, о вездесущем гнусе, о подвёрнутой ноге, валунах, камнях, песках, такой разной, такой драгоценной глине и удивительном женьшене, малине и грибных полянах, о бесконечных «дуреломах» и скуке томительных ожиданий в поездах и на расчищенных площадках – когда придёт основная экспедиция…

Минутка отдыха, кружка воды, брызнуть в лицо – «Что, съел, борода?!» – и она опять мучила Стаса – ну как же, как ввинчивать тело, как твистовать «на носок», как твистовать «на пятку», как ложиться назад чуть ли не в «мостик». И ошалевший от такого напора Стас только успевал прятать глаза, невольно охватывавшие всю Зоську, такую доверчивую девочку, не знавшую, не понимавшую никаких двусмысленностей, чистую, словно горный ручей, роса на белоснежной чашечке ландыша, клубнично-туманный рассвет над синей тайгой да под жмурящимися звёздами. И она – прирождённая плясунья – смотрела на него невозможными зелёно-каре-сине-жёлтыми глазами, менявшими цвет поминутно, как чехарда калейдоскопа, смеялась, радовалась, подпрыгивала, запрокидывала голову, хохотала во всё горло. И что было Стасу делать? Девчонка перед ним взвинчивала ритм, схватывала всё на лету – и её шейка, мгновенная круглость мелькавших грудок, ямочки коленок, талия в обхват ладоней, крутые бёдра – куда глаза девать прикажете бородатому и такому из себя взрослому студенту?

И кружила Зоська «стилем», только успевай, качалась попа, ножки ходили точно, размеренно и неуловимо-легко, будто швейной машинкой шила узорчатый зигзаг – то вперёд, то назад, то по кругу, то в дугу. А когда она назад мостик сделала и через сальто вывернулась – Стасу совсем головокружительно-плохо стало. Долго он ещё вспоминал мелькнувшую белизну трусиков сумасшедшей девчонки, которая винтила твист и на ходу додумывала-привязывала любимые акробатические связки…

– Громче! Давай, Колька! – кричала сверху Зоська, и счастливо-хитрый Колька добавлял громкости на братовом магнитофоне, подключенном к колхозной радиоточке, – и привычные к округло-торжественным славословиям динамики кашляли, давились, изумлялись, распирала их мощь и молодость, и голосили они так, что чертям было жарко.

«Игорь-Игорь-Игорёчек, всё для тебя…»

2

Свист за окном то нарастал, то затихал, но не прерывался ни на секунду. Тася отложила ножик, отправила очередную картофелину в кастрюлю, поднялась с маленькой табуреточки и выглянула в окно. Никого. Свист шёл отовсюду – из-за густых кустов смородины, из высокой картошки, из-за высокой малины. Ну не мог же Трезор свистеть? Он если и свистел из своей будки, то только обожравшись драниками со сметаной. Но нет – чёртов пёс не гавкал, значит, кто-то свой безобразничал. Сколько же их? Тася прислушалась. «Трое. Нет, четверо. Зараз я им дам!»

– Коля! А ну вылазь з-за картопли! Так, заканчивай высвистывать! Не пущу! Хай уроки учить! Витя, я вот маме усе геть чисто розскажу. А ну! Злазь с крыши! Зжаришься там, хитрый який знай-шовся – над самим вiкном фюить-фюить! Женя, ну ты-то! Ти що собi думаешь, чи я не бачу, як ти на гилляке сховався?!

И появились из ниоткуда смущённые хитрецы. Загорелый и такой уже взрослый Колька Зинченко встал из картошки и, пряча глаза, стряхивал пыль с узких брюк. По явору посыпалась кора – Женька Колесниченко никак не мог зацепиться сандалией за выступ на старом дереве, наконец решился, просто спрыгнул, упал назад, вскочил, лихорадочно зашарил сзади, стараясь понять, не порвал ли новые брюки. Витя топтался на крыше веранды – его тень переминалась и куда-то показывала рукой.

Тася прижмурила глаза. Она быстро прошла в Зоськину комнату. Чисто. Пусто. Из распахнутого окна горячий ветер надувал пузырём белую занавеску. «Удрала!» С подоконника спрыгнул Маркиз, мягко стукнул лапами, потёрся о ноги, потом, сыто и лениво выпрашивая пожрать, запустил когти в коленку.

– Цить ти, клята тварино! – шумнула Тася, но коту не было никакого интереса реагировать на её топанье, поэтому он расположился на полу, прямо в луче света вылизывая роскошный хвост и доводя до блеска своё достоинство.