Индейцы и школьники

И чувствуя свою вину, Винс протянул Элу пачку сигарет.

– Куришь?

– Да, – соврал Алёшка.

– А ты, Гришка?

– Да (второе враньё).

– Огня?

Алёшка и Гришка осторожно затянулись довольно мерзким дымом. Нет, конечно, они пробовали раньше раскуривать заначенные окурки отцов, но вот так – по-взрослому, да ещё с Винсом – это была памятная минута.

– Ну, куда пойдём? – Винс был в ударе, веселился.

– Не знаю… Пошли в «башню».

– Йэс, сэр. Как прикажете, сэр. Ну и глаз у вас, сэр, глаз не оторвать, сэр!

– Винс!

– Ладно-ладно! Научу драться. Пошли…

Троица дошла до огромной старинной кирхи, что стояла в конце Речной улицы.

Это было большое здание, сложенное из чудовищного размера гранитных глыб чудовищно упорными финнами. Наружные грани валунов были более-менее ровными, отчего стены кирхи были прямыми, аж глаз резало. Главная башня уходила высоко вверх, к синему небу, к белым облакам, выше мохнатых шапок старых сосен, сбегавших с ровной, как стол, скалы, на которой и стояла кирха. За все послевоенные годы городские власти так и не придумали, что с ней делать. Всё как-то руки не доходили. Пытались сделать клуб, да как-то не заладилось, темновато и стыло там было, на танцы люди упорно ходили на танцплощадку у Лысой горы, в парке на Заячьем острове, а какую-то контору так и не удосужились перевести. Кирха считалась как бы заколоченной, но ещё в первый год своей дружбы Винс и покойный Джордж нашли ход через окно второго этажа, куда потом уже поднимались по приставной доске с набитыми планками, как по плотницким сходням. А как Винс уехал обратно в Ленинград, так уже другое поколение верховодило в кирхе.

Зайдя за угол кирхи, Винс хитро свистнул, будто пропел букву «ш-ш-ш». Из окна высунулся Жорка-Джордж, расплылся в улыбке. Доска спустилась вниз.

– Винс! Давайте поднимайтесь!

Внутри было неожиданно светло – лучи яркого послеобеденного солнца разрезали темноту под высоченным потолком, как прожекторы в театральной постановке. В тишине было слышно хоровое лузганье семечек – в круге света сидело несколько «речных».

– Эт-то что ещё за явление?! – Винс спрыгнул с подоконника и тут же среди знакомых лиц подросшей малышни выцепил глазом незнакомца. – Кто привёл?

– Винс! Винс, это я привел, – Жорка-Джордж подошёл к Винсу, протягивая кулёк. – Будешь?

– Жорка! Жорка?! – Винс прищурился.

– Винс, это Фима Зильберштейн. Из моего класса. Знакомься.

– Да вижу я, что Зильберштейн, Финкельштейн, Гольдштейн и Кацман! – очень тихо проговорил Винс, растягивая слова. – Жорка, да ты с ума сошёл?

– Винс, не кипятись. Я отвечаю. Сядь. Смотри, что будет.

Винс присел на ящик, сверкая глазами. Гришка втянул доску внутрь и спрятался за спиной угрюмо стоявшего Алёшки, который, как Зверобой на верное ружьё, опирался подбородком на свой лук.

– Здг'аствуйте! – улыбнулся Фима. (Его говор я передать не в силах, но вы можете себе представить эффект – в воздухе словно разлился аромат фаршированной рыбы, форшмака и прочих кулинарных подвигов его мамы – Марты Израилевны) – Я пг'ишел… Потому что я пг'осил Жору. Ну…

Фима покраснел, мирно поблескивая круглыми очками. Не увидев никакой реакции, он подтянул губы и развёл длинными веснушчатыми руками, широко улыбаясь. Его светлые с лёгкой рыжиной волосы горели в луче света, как одуванчик.

Винс стремительно бледнел. Жорка, увидев это, торопливо махнул рукой.

– Фима, ты, это, не тяни. Лучше покажи.

Винс глянул на брата.

– Джордж. Я не разделяю вашего энтузиазма, сэр.

– Погоди, Винс. Погоди, глянь! Фима, давай! Ну, не тяни!

– Да-да, сейчас. Я сейчас, – заторопился Фима Зильберштейн, доставая из лежащего на полу мешка что-то здоровенное, заблестевшее, заполыхавшее, как золотая рыбка.

– Оп-па, – только и вымолвил Винс.

Остальные молчали. А Фима, лучший ученик Зареченской музыкальной школы, пробежал длинными пальцами по клапанам саксофона и, не дожидаясь реакции присутствовавших, продудел:

– One, two, three o'clock, four o'clock, rock!

Фимка послушал, как эхо мячиками проскакало по стенам и затихло под сводами кирхи, и повторил:

– Five, six, seven o'clock, eight o'clock, rock!

И ещё раз! Голуби вырвались из-под черепичной крыши и закружились вокруг башни. Мальчишки вскочили на ноги. И Фима, тихоня Фима, как с цепи сорвался – словно джинн вырвался из его медной трубы; джинн закружился, запрыгал, засучил ногами синкопы, хрюкал, стонал, взвизгивал и отмерял такты.

– А-а-а! – из-за спины Винса в круг выскочил Жорка-Джордж и пошёл по кругу, в диком полу-приседе выбрасывая длинные худые ноги.