Индейцы и школьники

Трегубова задыхалась от возмущения. «Камчатка» увлечённо делала ставки, сорвёт она опять голос или нет. Ставки делались шёпотом, тотализатор работал вовсю. Привычка училки визжать минут по двадцать при самом малейшем прегрешении была известна всем учащимся средней школы № 1 славного Зареченска.

Как всякие пустяковые посредственности, она обладала талантом к интригам и ни секунды не сомневалась в причине общей нелюбви, однако её способности возглавлять общественную жизнь и не менее значимое замужество за Петром Андреевичем Трегубовым, парторгом Зареченского комбината, делало её позиции в школе незыблемыми, мало того, многие коллеги были свято уверены, что Трегубова «далеко пойдёт». Её уроки состояли из проверок, долбёжки, снова проверки, опять долбёжки, восклицаний, цитат и громогласных обличений гнусностей неблагодарных учеников.

Трегубова несгибаемой волей вела боевые действия во славу великой русской литературы. Добролюбов и Чернышевский были её кавалерией; графом Львом Николаевичем и Тургеневым, как осадным орудиями, сокрушала она бастионы ученической лени, а неистовый Виссарион использовался ею в качестве последнего и решающего довода в любом споре. Пушкин был её легионами, Фадеев и Горький тяжёлыми бомбардировщиками кружили под потолком класса. Только Маяковский и Чехов не давались в руки даме по причине своего несносного характера…

– Филиппов! «Два»! Слышишь?! «Два»! Садись! Нет! Куда?! Пересядь немедленно! Никаких больше «камчаток»! Ты! Ты будешь сидеть прямо передо мной! Чтобы я видела, что ты делаешь на уроке! Бухалов! Что – «что»? Пересядь на место Филиппова! Филиппов – за первую парту – марш!

«Камчатка» загыгыкала. Но Алёшка на ватных ногах уже шёл на своё лобное место. Вольный казак Пугачёв, мятежник Разин, Джордано Бруно и все декабристы рукоплескали ему из-за стёкол книжных шкафов. Кровь стучала в виски, туман плавал в глазах, но Алёшка, «сделав лицо», внешне невозмутимо плюхнулся на освободившееся место и закаменел. Но закудахтавшее сердце не обманешь, сердце тарахтело и сбивалось, перекачивало булькавшую по жилам кровь, предательские уши слышали каждый шорох платья, а подлый нос учуял странный аромат соседки – Людочки Зильберштейн.

И пока класс озабоченно царапал перьями, списывая из хрестоматии очередную цитату неистового критика, его голову обжёг лёгкий шёпот соседки.

– Алёша, не переживай. Ты случайно.

Ох… Даже не «эх», а именно «ох».

4

– Что, Филиппов? С жидовочкой спелся? – голос Славки Штырова был еле различим в шуме перемены.

Алёшка развернулся, кровь ударила в уши, залила глаза.

Младший Штырь стоял со своими дружбанами, ехидно улыбаясь.

– Что вылупился, глист? А? Ссышь? Ссышь, да? Ну, давай, давай, ссыкло! Попробуй, дотянись!

Алёшке стало страшно. Он не любил драться и вообще раньше в драках не участвовал. Детская толкотня не в счёт. Он не понимал, как можно бить людей. «Эл, ты не прав», – говорили ему и Винс, и Жорка-Джордж. Алёшка и сам чувствовал, что действительно не прав, что людей бить приходится. Но ведь это только в романах не больно, это в романах стрела стрелу расщепляет, а пуля пулю на лету сбивает. А здесь – страшно. И что он сделает этому долбаку? Штырёныш был такой же здоровый, как и его покойный брат, пошире Алёшки, старше почти на полтора года. И его приятели – все с Заводской, все тоже были неслабые любители помахаться.

– Ну, глиста! Ну, давай! Что стоишь, жених?!

Алёшка, понимая, что вот и настал тот момент, которого он так боялся и так ждал, что все репетиции и воображения тут уже ни к чему, сжал кулаки и бросился на троицу. И – бац! Тут же получил прямой в челюсть. Зубы клацнули, голова дуром закружилась. Он отмахнулся и несильно зацепил Штырёныша по лбу. Бац! В глаз! Звёздочки и чернота. «Ой!»

– Филиппов! Как тебе не стыдно?!

Алёшка потряс головой. Тишина плескалась по волнам коридора. Перемена закончилась. Перед ним стояла Трегубова. Сзади гримасничал Славка Штырь.

– Он первый, Варвара Николавна! Вы всё видели! – заскулил-заподличал Славка, показывая на Алёшку и угодливо растягивая слова.

– Филиппов! Завтра – родителей в школу! – зашипела Трегубова, радостная своей удаче. – Ты понял, Филиппов?! Срыв урока! Драка на перемене! Всё, ты попался!

День явно не задался.

Но это было только начало.

С расстройства и, как в хмельном чаду, Алёшка ухитрился невпопад отвечать на уроке географии, отчего Тётя Глобус, внезапно возмутившись и заподозрив издёвку, решила поставить слишком раз-воображавшемуся любимчику профилактическую «двойку» – бац!

Всё! Это было слишком. Алёшка решил смыться с урока музыки, рванул за угол школы и, конечно же, попал прямо на завуча Раису Николаевну Богатырёву. И эта – тоже:

– Марш в класс! С родителями в школу!

Та-а-ак…

На музыке Алёшка получил «за выражение лица» ещё одну «двойку».

– С родителями в школу? – на всякий случай спросил Алёшка, и тут же «двойка» была перечёркнута, а на её месте воцарился незыблемый «кол».

– Да! – прорычала милейшая и обычно восторженная Анастасия Семёновна Политова, брякнув крышкой взвывшего от непочтительного обращения пианино.