Иная судьба

— Как тебя еще называть? — охала она, картинно прикладывая руку к груди после моего очередного побега. — Невидимкой — шасть, и нет его.

— А хорошее имя, — вполголоса откликнулась Адрастея от очага. — Может, дадут первобоги милость — будет невидимкой. Чтобы не заметил…

Кто не заметил — этого не назвала. Они не любили упоминать Крона, мои няньки, и говорить о том, что происходит там, вовне — не любили тоже. Так что я мог рассчитывать в основном на свои побеги — на себя, да на Амалфею.

С дикой тварью, кидающейся с рогами наголо на каждый шорох — любые прогулки не страшны.

— Его одного признает! — стонала Адрастея, пробежав пару кругов вокруг пещеры после попытки козу подоить. Амалфея, насмешливо тряся бородой, дожевывала клок, выдранный из подола нимфы. — И к чему такое чудище было как кормилицу оставлять…

Идея томно хмыкала, но сама доить не шла. Боялась. Только пересказывала легенду: когда нужно было найти кормилицу из коз, Звездоглазая Рея побоялась взять что-нибудь получше из стад своего мужа. Как бы вести о пропаже дойной козы не навели на след. Вот и взяла… это.

А я, тогда еще ростом по подбородок козе, смеялся, поднимался, шел доить сам. Меня она подпускала к себе после того, как младенцем я намотал на кулак ее бороду и попросту на ней повис.

Два скверных характера нашли друг друга.

Зачем мать нашла мне такую кормилицу — я понял, когда в первый раз махнул в лес и встретился с двумя каменными волками, которых тогда полно было на Крите.

Когда из кустов на предвкушавших обед волков ломанулось что-то мекающее — они поначалу было обрадовались. Недолго радовались, потом все больше скулили. Потом один и скулить-то перестал.

Может, мать знала, что на острове — и лесов, и хищников многовато, вот и нашла защитника получше туповатых куретов.

Может, она поняла, что сынка не удержат в пещере две нимфы, которые к нему приставлены после рождения.

Особенно если у сынка такое предназначение.

«Тебя свергнет сын, сын, сын…»

Бах! Бах! Гда-рх!

Это лупили в щиты куреты по обе стороны острова. Или, может, сердце бухало в висках — Тартар забери эту козу, кто вообще удрал из дому-то, я или она?!

Все равно на воле лучше, конечно. В пещере одно и то же: «Иди погуляй, только далеко не уходи», «Хворосту принеси, только осторожно», «Ты опять себе какое-то копье придумал? Нет уж, хватит!»

Нимфы, что с них взять, словом. Одна на вздохи исходит, другая еще, глядишь, попытается кашу варить заставить. Десять лет же. Маленький.

— Крона кто свергать будет? — спросил я их сегодня, когда особенно допекли. — Вы возьметесь, с куретами? Или мне его половником по черепушке огреть?

Подхватились, закудахтали: да никто не говорил, что пророчество обо мне, да что ж я, так и собираюсь, в таком-то сопливом возрасте, да знаешь, сколько Криводушному-то было, когда он на своего-то отца…

— Уран глотал своих сыновей? — спросил я тогда, и они умолкли. — Сколько мне ждать, пока мне дадут оружие? Век?!

Терпеть и ждать, да. Сплюнул в пыль, с ненавистью глянул на свою слишком уж короткую тень. Терпеть и ждать, пока найдут учителя, пока решат, что готов к обучению, пока перестанут вопить: «Аид, в пещеру!» — как только рядом появится морда леопарда или кабана…

Терпеть и ждать, пока мать решит, что пророчество — обо мне…

Я ее видел два раза — мать. Приходила ночью — тайно, с опаской. В последний раз — совсем недавно, может, месяц назад. Она почти не говорила — Звездоглазая Рея, скрытая под плащом из сплетенных цветов и собственных волос. Гладила мой лоб руками, пахнущими молоком, заливалась плачем.

Была беременна.

Не знаю, в первый ли раз после моего рождения.

Не знаю, спрятала ли она других детей, как меня. Если вдруг — не в первый.

Я тогда многое хотел ей сказать. Пожаловаться на нянек. На постоянный грохот куретов о щиты — притом, что я даже младенцем не плакал. Попросить меня куда-то там отпускать — хотя бы к местным детям, потому что скучно же. Еще лучше — найти учителя, чтобы я мог сражаться.

А потом как-то всё забылось, потерялось среди ее плача и объятий. Я молчал, стиснув зубы, и тихо гладил ее по душистым волосам. И ее всхлипы: «Мой мальчик… мой маленький мальчик…» — жгли каленым железом.

— Подожди совсем немного, — сказал я ей на прощание. — Совсем немного.

И каждый день для меня с той поры стал — отсчетом.

Каждая проведенная в бездействии минута — пыткой.

И кто там сказал, что в обществе нимф можно вырасти нимфой?!

Я драл хитоны о скалы, потому что — вдруг придется взбираться по горным тропам, и вообще, кто там знает, может, мне придется брать Олимп — папашкину вотчину. Делал копья из осколков тех же скал. Выменивал ножи у тех же куретов — на зубы каменных волков или клыки кабанов, повстречавшихся с Амалфеей. Я ползал в зарослях, воображая, что охочусь на чудовищ или на отца, я представлял — как свергну его. Сотней разных способов, так ни до чего путного пока не додумался.

Ничего. Главное начать.