In carne

— Точнее можешь сказать? — потребовал Шура.

— Двенадцать — ноль три, — пожав плечами, ответил Петер.

— Нормально, — невесело усмехнувшись, проговорил Стрелин. — Кажется, наш Инкарнатор уже вовсю играет.

Мужик вздрогнул. Но не от слов друга. Ему показалось, что дернулся камень в руке. Или реально дернулся? Уставился на него в недоумении.

«Я не ваш Инкарнатор», — засветились тонкие буквы на грани.

— А чей? — машинально спросил Петер.

«Ничей, — просто ответил чудесный изумруд. — Яства понравились?»

— Очень, — кивнул Мужик.

«А вино?»

— Превосходное.

«Прекрасно, — написал камень. Потом выдержал паузу и застрочил дальше: — Тогда с вас полжизни. Кто будет расплачиваться?»

Портрет

— В общем, нет, — повторила Анжелика. — И давай, детка, на этом закончим.

Она собралась подняться на ноги, однако не смогла. Что за черт?

— Но почему? — воскликнула Элизау. — Неужели ты не хочешь помочь людям?

Анжелика вновь отрицательно покачала головой.

— Не хочу.

Инклюзору действительно было не понять, как так — не желать помочь единоплеменникам? Это же противоестественно! Да и в Обители о подобных ситуациях не говорили. И теперь, находясь в теле маленькой девочки, инклюзор не мог даже понять того факта, что люди вовсе не братья. Им — всем и каждому — по большому счету плевать на судьбы прочих. Нда… Легко быть близким по духу со всеми, когда всех-то не больше трех сотен. Как у них самих. А когда больше пяти миллиардов? Да уж, есть над чем задуматься.

— Хорошо, Анжелика. Я не стану тебя заставлять делать то, чего ты не хочешь, — негромко произнесла Элиза. — И ухожу. Инкарнатора, естественно, забираю с собой.

Элиза взяла со столика Камень, положила его в детскую сумочку и покинула комнату.

Пэрта вздохнула с облегчением.

Слава тебе, Господи. Достали, честное слово! И к лучшему, что она свалила… Кто его знает, может, девчонка и не выдумывала. А если так, то пусть катится на все четыре стороны. Инклюзоры, Обители, Инкарнаторы… Тоже мне, нашли спасительницу человечества. Да это самое человечество сколько тысячелетий существует, столько же само себя и спасает. И неплохо обходится безо всяких Творцов. Разве нет? Втягивают, понимаешь, честных… Ну ладно, не самых честных людей в свои игрища, угрожают. Ну и что, что коснулась изумруда? Счастья не будет? Ерунда. Подумаешь, поела на халяву. А вдруг это и не камень? Вдруг сама Элиза незаметно принесла, пока я в душе была? И? Теперь в рабынях ходить? Сейчас же! Есть возможность сопротивляться, значит надо сопротивляться. Тоже мне, инклюзор сопливый… А такой несчастной казалась. Ничего, на улице подберут, увезут в приют. Подлечат. Самое оно, как говорится…

Пэрта после ухода Элизы чувствовала себя гораздо лучше. Она встала с тахты, скинула одежду и пошла в ванную. Надо принять душ, смыть с себя всю эту грязь, глупость, сумасшествие. Все смыть! А потом можно съездить и к Антонио. Он парень рассудительный, поймет правильно. Ну, неудача. Бывает. Столько времени потратили впустую. Жаль, конечно. Но ведь не смертельно?

Обжигающие струйки взбодрили. Вернули нормальное настроение, прочистили мысли. Отлично!

На улице стояла невыносимая жара. Поймав у выхода такси, Пэрта устроилась на заднем сидении и назвала адрес. А хорошо, черт побери! Все хорошо, что хорошо кончается. Ведь кончилось, правда? Какой-то дурной сон, честное слово.

Однако откуда-то из потаенных глубин души донесся неожиданный ответ. Нет, милая. Все только начинается. И продолжение последует скоро. Очень скоро…

Такси остановилось возле единственного подъезда многоэтажки. Расплатившись с водителем, девушка покинула машину, легко взбежала по лестнице и, проникнув внутрь дома, вздохнула с облегчением. Прохлада. Двери лифта были открыты. Верхняя кнопка. Семнадцатый этаж. Студия Антонио в мансарде под самой крышей. А как же, свободный художник. Свободный! От чего? От предрассудков, комплексов и таланта. Причем, свободный настолько, что вызывает недоумение — зачем он вообще рисует? Отшучивается подонок. Мол, когда душа поет, хочется рисовать. И настолько сильно, что кисти сами прыгают в руки… Сами! Интересно, каким концом?

Но насколько Антонио был бесталанным в живописи, настолько же его гений проявлялся в искусстве словоблудия. Любую «натурщицу», гад, уболтает. И ведь мягко стелет — такие изысканные речи толкает, сволочь, что девчонки сами падают ему в объятия. Буквально. Через полчаса можно укладывать в койку. При том, что далеко не красавец.

Пэрта не была ревнивой. Больше того, ей самой нравилась, как легко приятель добивается желаемого. Виртуоз, нечего возразить. Она и сама чем-то была на него похожа. Чем-то? Да всем! Разве что кроме физиологических различий. Ну, и наличием утонченного вкуса.

Девушка нажала кнопку звонка во второй раз и, прислонив ухо к дверному полотну, прислушалась, раздадутся ли знакомые шаги в гулком пространстве. Нет. Тишина. Странно. Обычно Антонио выбирается из дому ближе к вечеру. Когда спадает жара, и в барах появляются толпы одиноких красоток. Может, уехал? Но куда?