In carne

Из открытой горницы раздавался свистящий храп удивительного человека, появившегося сегодня в полдень в сопровождении чудного зверя. Со второго этажа слышался скрип пружинного матраца — еще одной заграничной новинки, появившейся в России уже после восшествия на престол Елизаветы Петровны, — сон Варфоломея Варфоломеевича, видно, был не таким уж безмятежным.

Дверь в дом распахнута. Пахнет свежестью. Послегрозовым озоном.

Тиша сидел на не подсохших еще досках крыльца и не без удовольствия попивал из ковша мелкими глотками ядреный квас. Хорошо! Ночное небо, очистившись от туч, сверкало, словно поношенная императорская мантия, которую холоп однажды видел в малой кладовке Летнего Дворца… Нет, мантия все ж поярче.

Тихон мечтал. Да, добрый человек Ахрамей Ахрамеич. Вольную решил дать, жалованием облагодетельствовать. Жалованьем! И правда, семью завести, что ли? Ольга-то со слободки хороша. Не толстая из красного дому. Другая. Та, что портянки ткет. Такие глазищи, что глянешь в них и тут же утопнешь. Был бы ты, говорит, Тиша, вольным служащим, пошла б за тебя без иной мысли. А холоп? Премного извините… Извиним, так и быть. Коль господин обер-архитектор по пьяной лавочке лишнего не болтал.

От этаких мыслей аж башка закружилась. Дивные спектакли перед глазами стояли — за неделю не налюбуешься.

Квас пробирал крепостью до самой хребтины. Ух! Но и в брюхе что-то нехорошо урчало. Сбегать что ль до кустиков? Пока не поздно?

Оставив опорожненный ковшик на ступеньке, холоп вскочил на ноги и вприпрыжку понесся к ближайшему пролеску. С полста саженей, не больше. Едва добежав до опушки, Тихон спрятался в зарослях и спустил портки. Присел. Смотрел, однако ж, на дом — дверь-то открытой оставил. Вдруг лихой человек забредет?

Но никто не забрел. Наоборот. Не прошло минуты, вышел из дверей диковинный бирюк. Лишерка. Ба! О нем уж и думать забыли, а он — на. Тут как тут. В лунном сиянии глаза и шерсть светились. Шкура отливала начищенным мелом серебром.

Зверь неспешной и бесшумной походкой направился прямо в Тишкину сторону. Вот, диавол! Кабы не откусил чего по недомыслию. Тогда воли и даром не нать.

Однако волк по всей видимости нападать не собирался. Потоптавшись чуток на опушке, зверь уставился на шевелящиеся кустики. Заметил-таки, зубоскал окаянный.

Выйтить что ль? Али обождать? Ну, чего тебе?

Лишерка молчал. Понятное дело, зверь. Но что-то в Тишиной черепушке будто щелкнуло. Неведомый голос сказал: «Хватит рассиживаться. Выходи давай и ступай за мною». Еще чего! Тоже, понимаешь, барин — расприказывался!

Но чужая воля оказалась сильнее. И Тихон ей подчинился…

Шли долго, с четверть часа. И не по тропке. Пробирались сквозь колючие заросли. Пока за редеющими деревьями не показалось открытое место. Выбравшись на полянку — помнится, холоп всю рощу исходил вдоль и поперек, малинник искал, а ее не видал, — бирюк встал, как вкопанный. Потом повернул голову и кивком позвал остолбеневшего от изумления парня. Мол, не пужайся. Ближе иди.

Что оставалось делать?

Прямо перед местом, где остановился зверь, Тихон увидел такое, что аж мороз по коже прошел. В центре поляны зияла дыра шириною в пару аршин. Из норы торчала на полсажени тонкая, отсвечивающая под луной пурпурными бликами, приставная лесенка. Должно быть, медная. Или ржавая. Но не пещера с лестницей напугали холопа. Из-под земли вырывался яркий луч кровавого света. Он не терялся среди высокой травы, не бил в небо, а струился аккурат Лишерке в зенки, отчего те засверкали адовым пламенем. Жуть.

— Эй, ты чего это? — пробормотал холоп в ужасе.

Он хотел было развернуться и бежать, бежать, бежать. Да только ноги словно вросли в землю. Холоп стоял на самом краю норы, и руки помимо воли тянулись к полозьям лесенки. Волк не шевелился. Окаменел, черт белый. Под взглядом зверя ноги холопа сдвинулись, но понесли не прочь, а — одна за другой — ступили на первую планочку. Сперва левая, затем правая. Левая-правая, левая-правая, левая-правая…

В Тишиной голове эхом отдавались собственные шаги, наполнявшие металлическим гулом окружающее пространство, казалось, бездонное, пронизанное алыми и пурпурными лучами, что шли со всех сторон.

«Господи, спаси и сохрани раба твово грешнава, холопа Тихона, не дай помереть лютой смертию…»

Молитва остановиться не помогла. Ноги не желали подчиняться воле и продолжали нести непослушное тело вниз. Левой-правой, левой-правой, левой-правой…

«Помилуй раба свово Тихона…»

Левой-правой, левой-правой…

«…не дай помереть смертию лютою. Матушка Пресвятая Богородица…»

Левой…

Хлоп.

Твердь? Да. Ступени закончились. Этот безумный спуск показался Тихону другой стороной вечности. Однако страха больше не было. Пропал.