Импровиз. Сердце менестреля

Игроки в кости, вытаращив глаза, смотрели то на своего товарища, то на пузатую глиняную дудочку, которая заливалась на разные голоса. А Проглот озирался по сторонам, на его бородатой, испуганной роже ясно читалось — я не виноват, я тут ни при чём…

[1] Ремиз — повторный укол или удар, выполняемый на задержку после защиты или отсутствие ответа у противника.

[2] Окарина — глиняная свистковая флейта. Представляет собой небольшую камеру в форме яйца с отверстиями для пальцев в количестве от четырёх до тринадцати.

Глава 4, ч. 3

Покосившись на Коло, менестрель заметил, что наёмный убийца разглядывает его с нескрываемым любопытством. «Наверное, что-то заподозрил… — отстраненно подумал Ланс, продолжая играть. — Ну, и пусть. Подумаешь, подозрительный какой нашёлся. А ещё альт Зербино читает».

С трудом подавив желание в финале пьесы поднять звук до такой немыслимой высоты, что свистулька разлетелась бы в дребезги, менестрель оборвал мелодию. Удовлетворённо вздохнул.

Разбойники пялились на окарину так, если бы он в одночасье превратилась в гигантского скорпиона из тех, что водятся в предгорьях Райхема, где степи переходят в каменистые осыпи.

— Поздравляю, Ланс альт Грегор, — почти шёпотом произнёс Коло. — А я, безмозглый чурбан, сомневался.

— Теперь не сомневаешься?

— Теперь горжусь. Если наконец-то женюсь, то буду детям, а потом и внукам, рассказывать, что сидел в подземелье с самим великим альт Грегором.

— Я бы предпочёл, чтобы ты рассказывал, как напился допьяна вина с альт Грегором. Несмотря на то, что я совсем не великий, история может выйти не менее занимательной.

— Хорошая мысль. Когда меня выкупят, Ланс, я обещаю, что постараюсь вытянуть и тебя на волю. Честное слово. Клянусь стигматами Святого Кельвеция.

— Спасибо.

Менестрель охотно пожал протянутую руку. Пускай, этот Коло убийца, пускай он простолюдин, но ни с одним из благородных и добропорядочных пранов Лансу не было так легко. Ни к чему не обязывающая болтовня, но… Они оба умели в меру говорить и в меру слушать. Ведь нет ничего хуже, когда твой собеседник только и знает, что трепать языком, ожидая от тебя лишь одобрительных кивков и редких поддакиваний. Так же плохо, когда он угрюмо молчит в ответ на твои зажигательные речи, наталкивая на мысль — а слушают ли тебя вообще? За свою жизнь альт Грегор сталкивался и с теми, и с другими. Кто-то немел в его присутствии, внимая каждому слову, кто-то, напротив, распалялся до такой степени, что раз начав говорить, не мог уже остановиться. С Коло всё было по-другому. Они не перебивали друг друга, беседуя от рассвета до заката (всё равно в темнице заниматься больше нечем), но и не понуждали к разговору, не подталкивали, не теребили, не выпытывали. Каждый рассказывал, что хотел и когда хотел.

— Но мне хотелось бы знать, за что ты угодил сюда, Ланс… — продолжал Коло. — Неужели ты, и правда, ничего не помнишь?

— Ну, почему же, кое-что помню… Но я никого не убивал.

— Точно?

— Пока не напился, точно… А потом? Да у меня десятилетний ребёнок смог бы шпагу отобрать.

— И, похоже, отобрал, — усмехнулся Коло.

— Кто бы её не отбирал, на ребёнка он не был похож.

В это время звякнул засов. Альт Грегор, как и прочие узники, уже знал — это открылись двери, ведущие в коридор между застенками. Обычно, за всё время, проведенное менестрелем в подземелье, такое случалось два раза в сутки. Утром, когда надзиратели раздавали хлеб и, иногда, доливали в кадку свежую воду, а второй раз — в обед, когда приносили горячую похлёбку, и заодно следили, чтобы пара заключённых выносила бадейку с нечистотами. Кстати, Ланса ни разу не допустили к грязной работе. Хотя Динк вполголоса возмущался, что, мол, в тюрьме и в церкви все равны, но Коло быстро пресёк его ворчание. Или член гильдии наёмных убийц изначально распознал в нём знаменитого менестреля? Но время еды на сегодня уже миновало…

Мелькнули отсветы факела. К двери, тоже сделанной из железного кованого прута, подошли семеро. Двое надзирателей — один с факелом, второй с тяжёлым, ржавым ключом. Четверо людей, одетых в застёгнутые под горло куртки и чёрные полумаски, с узловатыми дубинками в руках. И седьмой — низенький, круглолицый, лет пятидесяти, с совершенно седой бородкой, казавшейся на его лице тоже круглой. Кто же в Аркайле не знал Гвена альт Раста — главу тайного сыска, несгибаемого борца с государственными преступниками и вообще с особо опасными нарушителями законов.

Из всей службы тайного сыска он единственный, пожалуй, на людях не носил маски. Посещал балы и прочие светские развлечения. С фанатизмом отстаивал церковные службы, первым появляясь в храме и покидая его последним. Он всегда был в гуще событий, что бы ни происходило в Аркайле. Помнил обо всех юбилейных датах и поздравлял пранов и их домочадцев. Сносно разбирался, в музыке и поэзии, в живописи и скульптуре, знал толк в псовой охоте и охоте соколиной. Отлично ездил верхом, неплохо фехтовал — хуже Ланса или Коэла, но лучше многих дворян двенадцати держав.