Император Единства

ТЕКСТ ВИТАЛИЯ СЕРГЕЕВА:

Путь к Революции.

Воспоминания европейцев, участвовавших в Великой Октябрьской социалистической революции. Мехико. РевКомИздат. 1942 г. Перевод с испанского.

Из воспоминаний товарища Хосе Ацеро.

Многие товарищи ставили мне в упрек мои георгиевские награды. Мол, «как мог идейный коммунист» воевать на стороне проклятого михайловского царизма. Но мне никогда не было за это стыдно.

Хотя я и был призван на фронт после ссылки уже в самом конце Империалистической войны, за царизм я не воевал. В 6-м Сибирском воздухоплавательном полку я был даже не летнабом, а метеорологом. Против неприятеля при всём желании я не мог геройствовать. Именно потому имея большую нужду после ссылки, не получая ни вестей, ни поддержки от товарищей, затравленных без суда и следствия русским военно-популистским режимом я согласился ехать на фронт. Никак иначе я не мог покинуть Сибирь, где под административным надзором пребывал после ссылки. Другой путь в Европу мне был заказан, а только там можно было продолжить нашу борьбу.

Поначалу я думал бежать из эшелона ближе к Петрограду или Кавказу — там, где я мог-бы затеряться. Но нас погнали под Ригу через Смоленск и Полоцк и разделять судьбу погибших по глупости дезертиров — показательно развешенных на многих станциях я не хотел.

Приехав под Ригу, мы попали «с корабля на бал»: нас сразу отправили на Эзель. А с острова не далеко убежишь… Там во время избиения немецкого флота под Моонзундом мне пришлось впервые подняться для наблюдения за погодой на воздушном шаре. За это «геройство» я свою первую георгиевскую медаль и получил.

После того боя нас оставили на острове, и я поднимался в небо ещё несколько раз, изучая попутно воздушные течения Балтики. Но в самом начале сентября нас перебросили с десантом в Либаву, где я снова поднимался в небо. Здесь мне даже впервые выдали пистолет «отстреливаться от противника». Я даже уж представлял, как я по-джигитски сделаю экс[3] атакующему меня самолёту и улечу потом на нем в Швецию, но поднявшийся с Балтики шторм прервал эти мои фантазии. Мой напарник похоже плохо закрепил трос и меня порывом ветра сорвало с якоря. Веревка ещё тащилась по земле, и я надеялся, что она за что-то зацепится. Но надеялся я тщетно: меня несло ураганом по большой дуге сначала на юг, потом на восток и север.

Подо мной проносились леса и болота Литвы. Оправившись от первого шока, я, стараясь отогнать страх, стал наблюдать за тем что происходить внизу. Так я и заметил несколько немецких эшелонов идущих за бронепоездами от Ковно и Митавы к Либаве. Подумалось, что мне ещё повезло и меня не сбросят в холодную Балтику вместе с нашим безумным десантом.

Ветер уже нес меня почти строго на север. Шар мой остыл и стал снижаться. Тут из густого леса прозвучала пара выстрелов. Я присел в гондоле своего аэростата и подумал, что радовался я рано. Мой шар был пробит и, не буду перед товарищами лукавить, мои губы сами стали шептать слова старой грузинской молитвы. Может слова мои дошли и упали мы с шаром удачно. Шар повис на раскидистом ясене, корзину дернуло и меня выкинуло из неё в кусты у болотца.

Не успел я еще встать, как рядом образовались два «леших» в мохнатках[4]. Они подхватили меня и потащили в лес. Я стал думать, что меня услышал не тот, к кому я парой минут ранее обращался. Но спрятавшись от приближающегося дождя под кронами леса мои демоны изволили вполне по-русски чертыхнуться, и я понял, что попал «к своим».

Так и оказалось. Подбили меня партизаны русского Северного фронта[5]. Не подстрелили они меня в воздухе потому как на то приказа не было, а на земле, потому как я был в нашей шинели и вылетая из гондолы «молился» как и положено ссыльнокаторжному.

Мои спасители отвели меня к своему командиру: ротмистру Булаку[6]. Которому, пребывая ещё в волнении я и выпалил всё что видел сверху. Меня напоили спиртом, накормили и сменили мою пропитавшуюся водой и холодом шинель. Переночевал я в его отряде. Утром меня знобило, и разведчики дали мне отлежаться. Командир вызывал только пару раз кое-что уточнить, а лекарь пичкал своими микстурами. Имея время подумать, я понял, что судьба дала мне урок и указала дорогу из этого михайловского ада.

Во второй от моего приземления день — 3 сентября меня подняли перед рассветом и дали коня. На все мои отговорки о моей сухорукости и гиппофобии[7] ротмистр посмеялся и заявил:

— Труднее всего быть сбитым лошадью сидя на лошади. А править поводьями можно и одной рукой, а стрелять, орёл, у меня более умелые люди имеются!

Пришлось мне пересилить себя и под смешки конников сесть в седло. После моей гонки в небе это оказалось совсем не страшно.