Император Бубенцов, или Хромой змей

Оставшиеся на сцене актёры растерянно озирались, топтались на подмостках. Приходилось спасать положение, на ходу экспромтом придумывать мизансцены, заделывать брешь, образовавшуюся выпадением из действия Шлягера. Бубенцов томился, невпопад отвечал, краем глаза косился в пыльную темноту закулисья. Там энергично сотрясался волосатый хребет сатира, привставшего на задние лапы, терзающего свою зазевавшуюся жертву, урчащего. Впрочем, Шлягер управлялся споро и через пару минут возвращался на сцену. Снова скакал, гремел бубном, вывалив набок язык, по-собачьи часто дыша.

Надо отдать должное, Адольф Шлягер блистал в роли шута. Кривляться умел не хуже Ерошки, но добавил и кой-какой оригинальной отсебятины. Например, время от времени в самом неподходящем месте высоко подпрыгивал и ударял себя бубном по тощему заду. Эта остзейская шутка очень развлекала публику.

Бубенцов с удивлением обнаружил в себе новое, незнакомое прежде чувство – зависть жгла сердце.

3

Ерошка не помнил, как покинул сцену, откланявшись вместе со всеми. Отгремели аплодисменты, отзвенели крики, утихли восторженные женские визги. Ерошка сидел в пустой гримёрке, погружённый в светлое бездумье. Образ Розы Чмель вставал перед ним, вызывая, как в отрочестве, безысходное томление, тупое нытьё в паху, телесную маету.

Постепенно затихал, успокаивался театр. Но долго ещё неясные отголоски и всплески перекликались в окружающем пространстве, долетая до слуха Бубенцова. Он сидел в голубых сумерках, не включая настольной лампы. Только луч от уличного фонаря проникал сюда, делая воздух комнаты зыбким, колеблющимся. Посидев таким образом в созерцательном бездействии минут сорок, Бубенцов наконец опомнился. Пора было совершать дежурный обход, запирать запасные выходы. Почти никаких звуков уже не доносилось снаружи. Зрители давно покинули театр.

Ерошка с большой неохотою стал подниматься. Мешала внезапная усталость, навалившаяся на плечи, спеленавшая тело. Пусто, тревожно было на сердце. Слабость разливалась по всем членам. Всё-таки поднялся, пересилив желание снова опуститься в большое, уютное кресло, в котором так хорошо было грезить ни о чём.

И снова одинокий таинственный всплеск донёсся издалека. И ещё расслышал Ерошка некий посторонний звук, похожий на звяк упавшей тарелки. Вдруг понял, что всё это время, пока сидел в гримёрной, где-то в таинственных глубинах, в дальних извивах и переходах происходило какое-то движение, что-то мягко погрюкивало, постукивало, сооружалось. Это совсем-совсем не было похоже на обычные звуки. Не было связано с хаосом разрушения, какой происходит, когда рабочие сцены разнимают сцепленные театральные конструкции, выносят отслужившие декорации.

Это, как выяснилось очень скоро, был – хаос созидания.

Бубенцов постоял, перемогая покалывание в затёкшей, онемевшей ноге. Опираясь на посох, прихрамывая, выбрался из гримёрной. Прошёл мимо погашенных огней рампы. Тускло светился за спиной фонарь, косо освещая сцену. Длинная тень, увенчанная рогатой короной, пала на пол и пропала в чёрном провале зрительного зала.

Ерошка поправил съехавшую на лоб жестяную корону, направился в холл. Темнели дальние выходы, едва подсвеченные красными фонарями. Несколько шагов прошёл, постукивая посохом. И вдруг приостановился в недоумении. Что-то новое, необыкновенное произошло с миром. Но что же, что?.. Бубенцов с силою топнул ногою. Эхо не отвечало. Пространство не отзывалось. Гулкие прежде своды гигантского вестибюля отчего-то утратили обычные свойства. Перестали быть гулкими. Топнул ещё раз. Эхо не отозвалось. Прежде, когда в ночной тишине проходил здесь, всегда отдавались шаги во всех углах обширного пустого помещения. Дежурное эхо чутко сторожило каждое движение, отзывалось на каждый вздох. Теперь же куда-то пропало, заглохло, затаилось. Бубенцов не знал, как это объяснить.

Поднял царский посох, с силой ударил железным наконечником в пол.

И тотчас с треском и звоном взорвался сумрак ночи! Вспыхнули радуги, ударил в глаза свет ослепительных люстр! Бубенцов, никак не ожидавший подобного сюрприза, стоял оглушённый, втягивал голову в плечи, потерянно озирался. Успел заметить в самый первый миг, прежде чем ослеп от вспышек яркого света, что из-за квадратной колоннады в центре зала выступили накрытые столы, вокруг которых теснились целые толпы народу. Так в блеске молнии успевает разглядеть человек вокруг себя живописный мир. На сетчатке глаз запечатлевается яркая, исполненная драматизма, неподвижная картина. Гибель Помпеи, изнемогающая от собственного совершенства.

Взмыли в слепящей тьме ликующие, восторженные клики. Упала со звяком тарелка. Так вот, оказывается, откуда долетали в гримёрную отрывистые отголоски и всплески. Именно здесь находился источник того невнятного движения, которое таинственно совершалось всё это время вокруг него. Движение, которое Бубенцов ошибочно принимал за шевеление своих мыслей, колыхание призрачных образов и грёз. Вот почему на шаги его не отзывалось эхо. Оказывается, холл был вовсе и не пустой.