Император Бубенцов, или Хромой змей

Не желая продолжать бессмысленное пререкание, Бубенцов сменил тему.

– Что Афанасий Иванович?

Вера, приготовившаяся уже к спору, с радостью подхватила:

– Вся клиника гудит! Шлягер придумал метод. Зашёл к профессору и таксу свою позвал: «Муму! К ноге…» Профессор-то носом к стене лежал, ни на что не реагировал. А как лай услыхал, вскочил! Заговорил! Да так, что заткнуть не могли! Всё про вечность-бесконечность… Неразборчиво только, заикается, гудит, руками машет…

– Вот что, Вера, – вспомнил Бубенцов. – Хорошо, мы про профессора заговорили. Я тут по совету Шлягера журнал листаю. Журнал дрянной, под редакцией какого-то Губельмана-Ярославского. Про Христа пишут. Дескать, не было. А при этом столько ненависти, злобы и яда, что поневоле думаешь: «Если не было, то и зачем так-то?..» Цитаты приводят из Нового Завета. Ты бы попросила у профессора. Первоисточник.

– Первоисточник? – повторила Вера с некоторым удивлением.

– Ну да. Первоисточник… А что?

– Надо же! Старик именно так и говорил. «Первоисточник», – сказала Вера. – Велел передать тебе, когда ты сам об этом попросишь.

Извлекла из сумочки Евангелие, положила на тумбочку у изголовья.

– Вот. Читай!

– Это хорошо, что старик пришёл в себя. Я его пару раз встречал там, откуда нет возврата. Думал, всё уже…

– Ну, как видишь… Вернулся. Пришёл в себя, сразу же заявление написал. Отрёкся от сына. Убедили, что он не отец знаменитого писателя. Шлягер говорил, что если бы и ты отрёкся. От царства. Тоже бы… Всё бы стало на места. Отрекись! Получишь свободу.

– Нельзя человеку отрекаться от царского достоинства. Середины тут нет. Либо ты царь, либо скот бессловесный.

– С царским достоинством так тяжело жить, – пожаловалась Вера.

– Конечно, скотиной легче жить, – согласился Ерошка. – Удобней.

– Жили же мы как-то. Отрекись!

– Разные вещи, – возразил Ерошка. – Старик от сына, а мне придётся отрекаться от целого царства! Народ свой бросать на произвол судьбы. Несопоставимо.

5

И всё-таки великое сомнение всё глубже овладевало настроениями и мыслями Ерофея Бубенцова. Да и как иначе? Всякому человеку жаль было бы расставаться и с царской короной, и с неограниченной властью, к которой привык. Как жить без установленного распорядка? Как обходиться без знаков внимания и почитания? А как отказаться от государственного обеспечения? Когда живёшь на всём готовеньком и не надо думать о хлебе насущном. Разве легко решиться? Отречься от своего я, от крови своей, а значит, и от той высокой миссии, которую возложила на тебя судьба. Стать обыкновенным, незаметным, рядовым человеком. Одним из миллионов двуногих тварей. Не глядеть ни в какие наполеоны!

Но зато свалится с плеч груз ответственности за великую державу, сляжет с сердца печаль за русских людей, прекратится забота за весь мир. Закроются все его личные дела. И никому не станет он нужен.

Бубенцов вздохнул, вырвал из тетради листок. Присел к столу, задумался… Вертел в пальцах карандаш, решаясь…

Глава 10. Ваш непокорный слуга

1

Матвей Филиппович при появлении Бубенцова оживился, как будто даже обрадовался. Встал из-за конторки, захлопнул большую книгу с нарисованной на обложке собакой. Смахнул крошки со стола.

– Подписали отречение? Ну, наконец-то! – проговорил весело, приметив в руке Бубенцова сложенный в четверть тетрадный листок. – Я не верил профессору!.. А он предвидел.

– Шлягер на месте?

– Ждёт! – проговорил Кащенко. – Все корпуса разбежались, а этот сидит!.. Ждёт вас. И весь кагал с ним.

Шлягер сидел за столом у окна. На появление Ерошки не отреагировал никак, даже не взглянул на вошедшего. Весь был погружён в скучное дело, клонил прилежный лоб над бумагами. Бубенцов остановился перед столом, перебрал пальцами сложенный листок. Развернул, распотрошил, умышленно шумно шурша. Постоял с полминуты, нависая над плешью Шлягера. Пошуршал ещё шумнее…

– Что там у вас? – не поднимая головы, буркнул Шлягер. – Оплатили счета?

– Вот, написал, – тихо ответил Бубенцов. – Всё по форме, как полагается. Позвольте пребыть и проч. Покидаю вас.

– Карандашом почему? – недовольно спросил Шлягер, принимая лист. – Подпись карандашом недействительна! Юридически ничтожна.

– Так, мне показалось, будет уместнее, – не повышая голоса, кротко пояснил Бубенцов. – То, знаменитое «Отречение» на станции Дно, как утверждают, тоже карандашом подписано.

– Отречение?! Ну-ка, ну-ка… «Аз, Бубенцов Ерофей Тимофеевич, отрекаюсь от скипетра, державы, престола, а такожде всех благ и превелегий…» – начал читать вслух Шлягер…

Зашипел, отбросил бумагу, вскочил, как ошпаренный. Бубенцов удивился столь бурной реакции. Поднял упавший листок. Хотел было объяснить, что в слове «превелегий» нет ошибки, что он специально написал так, соответственно со своими представлениями о грамматике прошлых веков.

Шлягер не стал выслушивать никаких объяснений, кинулся прочь, выбежал в коридор. Тень его металась на белом квадрате стекла, кланялась, кивала, в отчаянии взмахивала руками. Ноги не попадали в калоши.

Первой опомнилась Аграфена, вылетела из-за дальнего стола, подскочила к Бубенцову.