Иммигрант

— Мы будем убирать листья и другой мусор во дворе, — сказал Питер, — за собой ты мог бы и сам убрать, — добавил он и развернулся, чтобы зайти к себе на склад.

Африканец вскочил, схватил рядом стоящий стул и с размаху ударил Питера сзади, попав по спине и голове. Питер упал. Поднявшись, он молча ушёл к себе в кабинет. Через несколько дней этот же африканец получил письмо, в котором говорилось, что из лагеря его переводят на социал, дают деньги и жильё. Впоследствии мой знакомый Сарик из Армении шутил:

— А вот если бы африканец убил Питера, — говорил он, саркастически улыбаясь, — ему бы вместо маленькой квартирки в центре Брюсселя точно бы дали старинный французский замок в горах!

Хотя сделай то, что сделал африканец, любой другой беженец из Восточной Европы через несколько дней был бы депортирован, но никак не получил бы социальную, денежную помощь. А Питер получил строгий выговор за некорректное обращение с беженцем.

* * *

И он сейчас стоял и рассказывал мне, как им плохо живётся в Ирландии…

— Ты знаешь, — сказал я ему, — если тебя здесь ничего не устраивает, почему бы тебе не вернуться назад в Африку или на худой конец во Францию?

Он злобно посмотрел на меня и, не найдя во мне поддержки, развернулся и отошёл в конец очереди, где уже собралась кучка его соплеменников. Через несколько минут я уже сидел внутри, держа билетик с номером. Работники этого центра работали очень медленно, никуда не спеша. Я сидел и наблюдал, как всё происходило. Само помещение, посредине которого стояли деревянные стулья, было небольшое, человек на сто максимум. Перед стульями за стеклом сидели соцработники, сверху над ними на табло высвечивались номера. Предположив по количеству людей, сколько это займёт времени, я не спеша успел прогуляться неподалёку, подходя время от времени и проверяя номера на табло. Когда подошла моя очередь, я подошёл и сел возле окошка, немного склонившись к нему, чтобы лучше слышать. Молодая девушка открыла анкету, задала мне ряд вопросов и выдала талончик, по которому, как она сказала, мне каждую неделю на почте будут выдавать деньги на питание (70 фунтов). Также она написала мне новый адрес, по которому с сегодняшнего дня я буду проживать, сказала, что это недалеко от O’Connell Street. Всё было быстро, мило и с улыбкой. С милой улыбкой тебя принимают, смилой улыбкой тебя будут и провожать. Никто не лезет в душу, не задаёт лишних вопросов, никто не требует от тебя абсолютно ничего. Всё чинно и благородно. Всё это уже было мне знакомо, этими манерами и подкупала Европа. И если вся система была построена таким образом, я просто-напросто вливался в неё и плыл по течению, не нарушая и не требуя ничего лишнего, в отличие от некоторых. Я прекрасно понимал, что здесь меня никто не ждёт, и если и получится зацепиться и хоть как-то реализоваться, то нужно быть благодарным за лояльность и гостеприимство, каким бы оно ни было, в чужой стране. Я беженец! И бежал я от советской системы, от всех негативных, тяжёлых, давящих и несправедливых её качеств. И хотя я был ребёнком уже нового времени, всё же отголосок прошлого ещё очень сильно сидел в головах моего поколения. Соответственно, эти азы системы и её стандарты оставались жить в каждом выходце из стран советов, и только те немногие, кто решил с этим бороться или любыми способами искоренить это из себя, в большинстве своём были вынуждены эмигрировать. Это не означало, что они смогут быстро избавиться от совковых привычек, впечатанных, как клеймо, это всего лишь означало то, что у людей проснулось стремление к чему-то новому, светлому. Я не исключаю тот процент людей, который приехал в Европу, чтобы заработать, их и там всё устраивало, поэтому их внутренние перемены им были не нужны. Я старался убежать и не видеть реалии сегодняшних дней: где инженеры и научные работники оказались не нужны своей стране, где люди с двумя и более высшими образованиями, торговали на рыночных площадях, где знание и образование можно было получить, лишь имея немалый капитал. Произошёл крах системы. Это были девяностые.