Иметь или быть?

Христианский герой был великомучеником, ибо в иудейской традиции было принято видеть наивысшую заслугу в том, чтобы принести свою жизнь в жертву богу или другим людям. Мученик – это прямая противоположность языческим героям, как это явствует из греческого и германского эпоса. Языческий герой видел перед собой совершенно иные цели: завоевывать, побеждать, разрушать и грабить. Его жизнь была наполнена такими ценностями, как честь и слава, сила и власть и превосходство в умении убивать (Святой Августин сравнивал римскую историю с бесчинствами шайки разбойников). Для языческого героя ценность мужчины – в физической силе и способности властвовать, и поэтому он с легким сердцем умирал в минуту победы на поле брани. (Гомеровская «Илиада» – это величайшая поэтическая летопись славных захватчиков.) Если великомученик характеризуется категориями «быть» – давать – делиться, то характер языческого героя соответствует категориям вла деть, покорять, угнетать. (Интересно отметить, что появление на арене языческого героя связано с победой патриархата над матриархатом. Господство мужчины над женщиной – это первый акт завоевания, первое применение силы в эксплуататорских целях, и во всех патриархальных обществах эти принципы были положены в основу мужского характера.)

Какая же из двух диаметрально противоположных моделей наложила отпечаток на наше собственное развитие в Европе?

Если мы заглянем в глубь себя, рассмотрим поведение большинства наших сограждан, а также политических деятелей, то вряд ли кто-нибудь сможет отрицать, что образцом для нас продолжает оставаться языческий герой.

История Европы и Северной Америки, несмотря на принятие христианства, стала историей захватнических войн, борьбы за деньги, власть и славу; наши ценностные ориентации не ушли за пределы стремления быть сильнее других, побеждать, покорять и подчинять. Эти ценности полностью совпадают с языческим идеалом «мужественности»: только тот считается мужчиной, кто умеет сражаться и побеждать. А тот, кто неспособен к насилию, тот лишен «мужества», слаб и не является настоящим мужчиной.

Нет нужды доказывать, что вся история западной цивилизации – это история войн, насилия и подчинения. Трудно назвать период или народ, на котором не было бы их следа: иногда применение силы доходило до полного уничтожения народа (индейцы Америки), и даже крестовые походы, несмотря на свои религиозные знамена, не представляют исключения.

Стоит задуматься о мотивах такого поведения. Только ли внешними (политическими и экономическими) мотивами руководствовались работорговцы, правители Индии, убийцы индейцев и англичане, заставлявшие китайцев завозить в их страну опиум? И были ли они христианами? А те, кто несет ответственность за две мировые войны и кто продолжает гонку вооружений и подготовку к новой войне, – разве они христиане? Разве каждый из них христианин по внутренним убеждениям, по велению сердца? Может быть, только лидеры были воинственными язычниками, а широкие массы населения оставались верны христианству? Если бы это было так, нам бы было легче на душе. К сожалению, это не так. Конечно, верно, что лидеры бывают более агрессивны, чем их свита, потому что они знают, за что сражаются; но они никогда не смогли бы реализовать свои планы, если бы желание захватывать и побеждать не укоренилось в обществе, не стало типичным для социального характера настолько, что и по сей день доминирует в структуре личности.

Достаточно вспомнить массовый энтузиазм, с которым люди принимали участие в различных войнах последнего столетия. А чего стоит сегодняшняя готовность миллионов идти на смертельный риск ради денег, или во имя славы, или во имя тщеславной иллюзии быть «сильнейшей державой мира»?! Или еще один пример. Вспомним яростный национализм, с которым многие люди следят за Олимпийскими играми. А ведь игры должны служить делу мира. Популярность Олимпийских игр уже сама по себе очень напоминает дух языческих соревнований. Кажется, что зажжен огонь в честь языческого героя: самого настойчивого, самого выносливого бойца и победителя; а грязную кухню дельцов и журналистов публика старается не замечать. Понятно, что сегодня речь может идти всего лишь об имитации тех Олимпийских игр, которые проводились в Древней Греции. В христианской культуре место Олимпиады могла бы занять мистерия, театрализованные страсти Христовы, но единственное известное представление такого рода – это туристский аттракцион в Обераммергау[39].