Иметь или быть?

Протесты детей происходят в разных формах: начиная с того, что ребенок нарушает правила гигиены; слишком мало (или слишком много) ест, и кончая агрессивностью, садизмом и саморазрушительным поведением. Нередко этот бунт принимает форму «итальянской забастовки», когда ребенок впадает в леность, становится апатичным и теряет интерес ко всему, что его окружает, желает всячески досадить родителям. (О последствиях борьбы между детьми и родителями см. David E. Schecter «Infant Development» (Дэвид Шектер. «Развитие ребенка»).) Все данные свидетельствуют о том, что гетерогенное вмешательство в процессы развития ребенка и взрослого является глубочайшей причиной психических расстройств, душевных болезней, в том числе формирования деструк ивной личности.

Само собой понятно, что свобода – это вовсе не распущенность или произвол. Как и всякий биологический вид, человек – это самостоятельная система (со своей особой структурой), которая может развиваться в соответствии с ее организацией. Под свободой я понимаю не свободу от всяких принципов, а свободу для того, чтобы расти и развиваться в соответствии со спецификой человеческого существования (как автономная самоорганизующаяся система). Это означает необходимость подчиняться законам, которые обеспечивают оптимальное развитие этой системы (человека). Всякий авторитет, способствующий достижению этой цели, – это «рациональный авторитет» (например, если требования взрослых направлены на то, чтобы мобилизовать активность детей и усилить их способность к критическому мышлению, к их самореализации). Если же ребенку навязывают гетерогенные (чуждые ему) нормы, которые отвечают не запросам ребенка, а интересам взрослых, то в этом случае речь идет об «иррациональном авторитете».

Обладательный модус бытия, направленный на собственность и прибыль, порождает с необходимостью потребность власти. Чтобы сломить сопротивление тех, кого мы хотим подчинить себе, приходится применять силу. Уже само наличие частной собственности вызывает терпимость к применению силы, которая может защитить эту собственность от тех, кто захочет ее отнять. И это действительно так: у кого есть собственность, тому ее вечно мало, и он всегда готов пустить в ход насилие, чтобы явно или тайно обобрать другого. Таким образом, человек обладательного модуса видит счастье в превосходстве над другими, в сознании своей силы, в конечном счете – в своей способности завоевывать, грабить и убивать. (В то время, как для человека экзистенциального модуса счастье состоит в том, чтобы любить, делиться, жертвовать, то есть жить и давать жить другим.)

Другие факторы, укрепляющие модус обладания

Самым важным фактором усиления ориентации на обладание является язык. С помощью языка в жизни и сознании человека фиксируются понятия, которыми он дорожит. Возьмем хотя бы имя. Общеизвестно (и экспериментально установлено), что человеку нравится, когда произносят его имя. Быть может, когда-нибудь нынешняя тенденция к обезличиванию зайдет так далеко, что человек будет просто обозначен номером, но пока каждый из нас имеет имя, что создает иллюзию индивидуального бессмертия. Имя выступает как эквивалент индивидуальности, демонстрируя то обстоятельство, что человек – это не процесс, а некая постоянная и нерушимая субстанция. Такую же роль выполняют имена существительные: любовь, гордость, радость – такие слова создают впечатление, будто речь идет о стабильных сущностях субстанциального характера. Но ведь на самом деле это не так, перечисленные имена существительные лишь вуалируют тот факт, что речь идет о процессах, происходящих в человеке. Даже имена существительные, обозначающие вещи (как «стол» или «лампа»), и то вводят нас в заблуждение, ибо имплицитно подразумевается, что речь идет о прочных и устойчивых субстанциях, хотя в действительности вещи представляют собой энергетические процессы, вызывающие в наших органах чувств определенные ощущения. А эти ощущения не есть непосредственное восприятие определенных вещей как таковых: стола или лампы и т. д. Наше восприятие есть результат культурного процесса обучения, под влиянием которого определенные ощущения принимают форму привычных восприятий.

Мы наивно полагаем, что такие предметы, как стол или лампа, существуют сами по себе, и упускаем из вида, что общество (социум) учит нас переводить наши телесные ощущения в привычные восприятия, которые позволяют нам управлять окружающим нас миром (и собой), чтобы мы могли приспособиться и выжить в условиях данной культуры. И как только мы эти восприятия назвали (присвоили им имя), создается впечатление, что это имя гарантирует их окончательную и неизменную реальность.