Всем живым существам свойственна тенденция развиваться соответственно собственной природе. Поэтому мы пытаемся сопротивляться всякий раз, когда кто-то мешает нам расти и органично развивать свою структуру. Это сопротивление может быть сознательным или бессознательным, и, чтобы его сломать, нужно применить физическую или психическую силу. Неживые объекты оказывают сопротивление внешним воздействиям своей атомарной (молекулярной структурой). Но они не «возражают», чтобы их использовали. Применение гетерогенной силы к живым объектам (такое воздействие, которое пытается нас направить в сторону, противоположную нашей внутренней организации, и может повредить нашему развитию) вызывает обязательный и всесторонний протест – от прямого открытого и действенного сопротивления до косвенного, пассивного и часто бессознательного.
Однако человек с младенчества ограничен в возможностях свободного, спонтанного выражения своей воли. По мере взросления человек вынужден отказаться от большей части своих подлинных стремлений и интересов и принять волю, желания и чувства, которые не присущи ему самому, а навязаны теми стандартами мышления и поведения, которые присущи данному обществу. Общество и семья (как психосоциальные посредники) вынуждены решать трудную задачу:
Труднее всего достигается подавление воли в области секса, ибо здесь мы имеем дело с природным инстинктом, который хуже других поддается манипулированию. Поэтому за сексуальную свободу приходилось всегда вести более активную борьбу, чем за какие-либо другие свободы. Нет нужды перечислять различные формы осуждения секса, мотивированные либо принципами морали (греховность), либо идеями сохранения здоровья (мастурбация вредна!), либо какими бы то ни было другими соображениями. Церковь запрещает регулирование рождаемости и внебрачные связи, но вовсе не потому, что она считает жизнь священной, а лишь с целью осуждения секса, если он не служит продолжению рода.
Все эти усилия по подавлению сексуальности были бы непонятны, если бы речь шла только о сексе как таковом. Нет, речь идет о том, что общество стремится сломать в человеке волю и именно поэтому хочет быть допущено и в сексуальную сферу.
Многие так называемые примитивные культуры вообще не имеют сексуальных табу, ибо они живут без подавления и эксплуатации и не нуждаются в ломке индивидуальных воль, а могут себе позволить сексуальные радости, не обремененные комплексом вины. Самое удивительное, что в таких обществах сексуальная свобода не ведет к каким-либо эксцессам и излишествам, напротив, считается нормой, когда мужчина и женщина объединяются для совместной жизни, если им хорошо и они не нуждаются в смене партнера. С другой стороны, представляется естественным, если сексуальные партнеры беспрепятственно расходятся, как только любовь проходит. В таких культурах, не ориентированных на обладание, сексуальное выражение есть выражение радости бытия. Я вовсе не хочу этим сказать, что нам нужно вернуться назад к образу жизни примитивных обществ. Это невозможно при всем желании, уже по той простой причине, что процесс дистанцирования и индивидуальной дифференциации, который принесла цивилизация, придал любви совершенно иное качество. А движение назад в истории вообще невозможно.
Важно то, что новые формы отказа от собственности могли бы привести к освобождению от сексуальной мании, которая характерна для всех обществ собственнического типа.
Но разрушение сексуальных запретов не ведет само по себе к большей степени свободы; протест в известной мере удовлетворяется в сексуальном наслаждении и последующим чувстве вины. Только достижение внутренней независимости открывает двери свободе и устраняет потребность бесплодных выступлений за пределами сексуальной сферы. То же самое относится и ко всем прочим попыткам достигнуть свободы путем совершения недозволенных действий.