Имам Шамиль

«Наше примирение и перемирие возможно только при условии неуклонного выполнения требований шариата мусульманами этой страны. Кто не желает признавать единые для правоверных законы, тот будет принужден к тому силою оружия.

Вы, русские, не должны препятствовать этому. Адаты, установленные произволом развращенных владык и отступников, должны быть искоренены.

Кроме того, вам не следует вмешиваться в дела, чуждые вашему пониманию. Поистине вам и вашему царю лучше сначала навести порядок в своей стране и не сбивать с пути слабых и неустойчивых. Мы же будем продолжать то, что начали.

Имам Шамиль».

Отправив письмо генералу, Шамиль выступил на хунзахцев. С гиком и свистом бросился Хаджи-Мурад со своим отрядом навстречу мюридам. В коротком бою победили войска имама.

Хаджи-Мурад надеялся, что Клюки или сам выступит ему на помощь, или заставит сделать это Ахмед-хана с его ополчением. Но ни генерал, ни хан мехтулинский не тронулись с места. Хаджи-Мурад повернул своего коня в их сторону, взглядом, полным презрения, окинул «сторонников» и, выругавшись, ускакал.

Отряд генерала Клюки фон Клюгенау потоптался несколько часов на поляне и, не вступив в бой, повернул обратно.

Шамиль вернулся в Ашильту.

Полили осенние дожди. Беспрерывные ливни поразмывали узкие горные дороги. Пенистые волны бешеных рек с яростью набрасывались на каменистые тропы, проложенные вдоль русла, грозя слизнуть холодным языком неосторожного путника. Поблекла изумрудная зелень горных долин. Наступившие холода загоняли горцев в сакли, заставляя кутаться в долгополые овчинные шубы.

В один из погожих дней Шамиль после продолжительной полуденной молитвы сидел на открытом балконе, греясь на солнышке. Все эти дни у него было отличное настроение. По настоянию ашильтинцев и особенно родственников по матери (Баху была ашильтинка) Шамиль вторично женился. Молодая жена Джавгарат в эти скучные дни дарила ему счастье и радость.

Тихо было в Ашильте. Солнце медленно двигалось к закату.

Разрумяненные кучевые облака лениво клубились над заснеженной вершиной, белеющей вдали.

И вдруг среди этой тишины в узкие улочки Ашильты беспокойным ветром ворвался шум. Люди с громкими криками бежали к нижней окраине аула.

— Джамалуддин, поди сюда! — позвал старшего сына Шамиль. — Сбегай узнай, что происходит в селе, куда и зачем бежит народ.

Мальчик пулей выскочил из дому.

Через некоторое время он вернулся.

— Люди бегут к дому рыжего Махача, потому что он хочет зарезать своего раба. Я сам видел — он уже точит о камень кинжал.

— Кого хочет зарезать? — переспросил отец.

— Раба своего — Салиха, — ответил мальчик.

— Может быть, барана, ты не ошибся?

— Да нет, отец, человека — клянусь аллахом!

Шамиль вскочил, бросил овчинную шубу на пол. Быстро вошел в комнату, надел черкеску, опоясался кинжалом и помчался к дому рыжего Махача.

На крышах, обращенных ко двору Махача, в улочке, у ворот дома толпились люди. Лица одних выражали тупое любопытство, другие с ужасом смотрели на человека, пробовавшего лезвие кривого кинжала. Во дворе никого не было. Осторожно положив кинжал на камень, хозяин подошел к хлеву. Справа от двери хлева у забора лежала плоская каменная плита. Он поднял ее, поставил у стены, затем стал тянуть веревку, конец которой лежал на краю. Из ямы выкарабкался юноша, скорее похожий на скелет, чем на человека. На голое тело его была надета изорванная овчинная шубенка. Штаны из грубого домотканого холста пестрели десятком разноцветных заплат. Голые ноги были обуты в рваные чарыки, из дыр которых торчали пучки сена. Костлявое землисто-серое лицо заросло щетиной. Большие темные глаза несчастного светились лихорадочным огнем умирающего с голоду.

Хозяин ударил его свободным концом веревки и, потянув ее, потащил несчастную жертву за собой.

Шатаясь из стороны в сторону, юноша едва волочил ноги. Хозяин стал посреди двора. Остановился и несчастный. Взглядом, полным смиренного отчаяния, медленно обвел он людей и вновь беспомощно склонил голову.

В эту минуту во двор торопливо вошел Шамиль. Он остановился перед хозяином, строго, но спокойно спросил, указав пальцем на парня:

— Кто он?

— Это мой раб, — ответил Махач.

— Как его зовут?

— Салих.

— Что ты собираешься с ним делать?

— Хочу зарезать.

— Как зарезать? Кто тебе дал на это право? — с недоумением спросил имам.

— Это мой раб, моя собственность, что захочу, то и сделаю. Я заплатил за него, так же как ты платишь за барана или быка, которого покупаешь на убой.

— Ты в своем уме или нет? — спросил Шамиль.

Махач задумался, потом повел недоуменно плечом.

— Я за два рубля купил его на хунзахском базаре, четыре года кормил, теперь он стал моим кровным врагом, и согласно адату я должен зарезать его.

— Он убил кого-нибудь из твоих родственников?

— Нет, столкнул моего ишака в пропасть, а когда я ударил его, стал драться.

— Кто видел, что он столкнул твоего ишака в пропасть?

— Этого никто не видел, просто я сам так думаю.

Тогда Шамиль обратился к подошедшему вместе с Ахвердиль-Магомой и Юнусом ашильтинскому наибу:

— Скажи, пожалуйста, этот человек не лишен рассудка?

Вместо наиба ответил сам Махач: