Имам Шамиль

Через день хунзахцы увидели странную женщину с распущенными волосами, в длинном черном платье, изорванном на груди, которая, словно подхваченная бурей, летела к Хунзаху со стороны Гинчука. За ней бежал мужчина в черной черкеске с белыми погонами, в невысокой серой каракулевой шапке. Казалось, женщина на крыльях отчаяния хотела скрыться от погони. Тяжело дыша открытым ртом, она шаталась от усталости, когда поднималась по каменной улочке к дому. Человек, бежавший за ней, догнал ее только тогда, когда она обеими кулаками стала колотить в запертые ворота.

Стражник распахнул створку и в испуге отпрянул от страшной женщины, проскочившей мимо. Она встала посреди двора, окинула бессмысленным, блуждающим взглядом строения и вдруг, вцепившись в собственные седеющие пряди волос, издала душераздирающий крик отчаяния.

Все плоские крыши Хунзаха усеял народ. Высыпали во двор нукеры, телохранители и мюриды Гамзата. Только сам мюршид не появился. Стоя за маленьким оконцем одной из комнат, он слушал и следил за происходящим во дворе.

Некоторое время женщина стояла молча, пристально вглядываясь в лица людей, собиравшихся вокруг нее. Молчал, понурив голову, и человек в черкеске с белыми погонами, стоя рядом с ней.

— Ханша Паху-бике, — шепотом произносили люди, словно боялись нарушить тишину, воцарившуюся в тысячной толпе.

Нарушила тишину сама ханша. Черные глаза ее сверкнули гневом. Бледные губы искривились в злобной усмешке. Подняв руки со сжатыми кулаками, она, словно тигрица, приготовившаяся к последней схватке, глухо закричала:

— О вшивый чанка! Да будет трижды проклята волчица, вскормившая тебя! Да захлебнешься ты кровью моих сыновей! Да подавишься ты куском, съеденным в этом доме! Пусть подушки наши превратятся в пламя под головой твоей! Пусть постель острием кинжала пронзает твои бока! Пусть одеяла могильной насыпью сдавливают твою душу!

Несколько нукеров, подбежав, схватили ее. Стоящий рядом человек в черкеске с белыми погонами выхватил шашку, но на него накинулись сзади двое и, скрутив руки, увели. Потащили и сопротивляющуюся ханшу.

— О великий аллах! Внемли моим проклятиям! Ниспошли жестокую кару! — кричала она, тщетно пытаясь вырваться из рук воинов Гамзата.

В ту же ночь, когда жители Хунзаха погрузились в беспокойный сон, люди Гамзата подкрались к арестованным — ханше Паху-бике и ее родственнику по мужу, полковнику царской службы Сурхай-беку. Зажав им рты, там же, в конюшне, отсекли головы этим двум жертвам шариата.

Только темная ночь, умеющая хранить тайны, была немой свидетельницей их похорон в безвестных могилах.

Слух о кровавой расправе Гамзата с ханским семейством быстро разнесся по всему Дагестану. Злоба и возмущение охватили сердца потомственных владетелей страны гор. Зароптали и те общества, которые придерживались политики невмешательства.

Полетели депеши с изложением факта от наместника к его императорскому величеству в Петербург.

Но пока командование Кавказской армии ждало указаний и приказов свыше, акушинцы под предводительством кадия выступили против Гамзата. Земли Даргинского общества не пошли за ними, но не поддержали и имама.

Гамзат знал о том, что рано или поздно против него двинутся регулярные части наместника, разумеется, совместно с ополчением местных владык. Поэтому он стал рассылать приказы во все аварские округа, требуя людей. В то же время около Хунзаха продолжало топтаться в бездействии тысячное войско полуголодных мюридов. Хунзахцы отказывались снабжать их продовольствием и фуражом, ссылаясь на то, что они-де уничтожили хлеба и сено. Непримиримость хунзахцев чувствовалась на каждом шагу.

Наступили осенние холода. Тогда Шамиль явился к Гамзат-беку и сказал:

— Поистине тебе лучше удалиться из этого осиного гнезда в Гоцатль. Хунзахцы коварны и мстительны. Побудь дома, пока уляжется зло в сердцах людей, и воздержись от посещений людных мест.

— Но ведь тогда мою осторожность расценят как трусость, — возразил Гамзат и добавил, немного помолчав: — Да пусть свершится то, что начертано рукой аллаха в книге предопределения.

— Ты, мюршид, слепо веришь в предопределение, — ответил Шамиль. — Попробуй броситься со скалы в пропасть, тогда почувствуешь, что произойдет, несмотря на то что здоровье позволяет дожить до старости.

Гамзат задумался, затем, тряхнув головой, решительно сказал:

— Сделаю так, как советовали ученые, иначе Хунзах вновь будет потерян.

Шамиль ушел. На другой день он вновь явился к Гамзату, взволнованный, мокрый от дождя, который лил с ночи.

— Почтенный мюршид, — начал Шамиль, — я пришел к тебе заявить, что люди ропщут. Они требуют свою долю из того, что взято во дворце.

— На сей раз я не могу ничего выделить им, — сказал имам.

— Но ведь это будет нарушением одного из законов шариата, относящегося к делам военным. Их требования обоснованны, за эти несколько месяцев они стали похожи на стадо тощих баранов, к тому же завшивели и оборвались.

— Я не располагаю средствами и не могу одеть и обуть всех, — с раздражением ответил Гамзат.

— Тогда они разбегутся, — не унимался Шамиль.