Имам Шамиль

С разрешения царя остановились на несколько дней в Москве. Шумная толпа москвичей криками и громкими приветствиями встречала легендарного вождя воинственных горцев Кавказа. Служителям порядка с трудом удавалось оттеснить любопытных, рвавшихся к каретам. Опытные водители конного транспорта с государственными гербами торопили ретивых коней к Кремлю, чтобы укрыть за высокими воротами знаменитого пассажира, который с удивлением и недоумением смотрел на восторженные лица русских людей из окошка кареты. Ни одного взгляда, затаившего ненависть, ни единого лица, искаженного злобой к бывшему врагу России.

«Поистине удивительный народ», — прошептал Шамиль.

В Кремле состоялась встреча имама с престарелым фельдмаршалом, бывшим наместником Кавказа Ермоловым. Старый герой Отечественной войны, гроза туземных племен, не поднялся с глубоких мягких кресел, когда вошел Шамиль. Ермолов полагал, что пленник сам подойдет к нему, со склоненной головой и приложится к руке, но Шамиль с чувством собственного достоинства подошел к свободному креслу и, опустившись в него, так же, как неприветливый хозяин, гордо откинул голову.

— Скажите, господин полковник, пленнику известно о том, что он удостоен чести видеться с фельдмаршалом? — спросил обескураженный Ермолов.

Богуславский, который стоял вытянувшись посреди комнаты, ответил:

— Да, ваша светлость. Надеюсь, вы простите невежество туземному вождю, которому чужды этика и светские манеры. Если я не ошибаюсь, по обычаю горцев, хозяин дома должен подняться навстречу не только мирному гостю, но даже если в дом входит враг…

— Знаю, знаю я их нравы и обычаи! — махнул рукой старый фельдмаршал.

Шамиль тем временем внимательно разглядывал крупное лицо, нависшие широкие брови и глубоко сидящие холодные глаза, придававшие суровый вид и без того грозному генералу.

— Спросите у него, слышал ли он обо мне? — сказал Ермолов, не глядя на Шамиля.

— Много нехорошего слышал, — ответил Шамиль, когда Богуславский перевел вопрос фельдмаршала.

Переводя, Богуславский пропустил слово «нехорошего».

— Я не только слышал, но читал его низамы — приказы, касающиеся моих соплеменников, — добавил Шамиль.

— Какие именно и каково его мнение о моей деятельности на Кавказе? — поинтересовался Ермолов.

Шамиль, подумав немного, стал говорить:

— Этот человек, будучи правителем нашего края, поставленным царем, причинил много вреда не только горцам, но и собственному правительству. Он слишком легко касался того, чего следует касаться с чрезвычайной осторожностью.

— А именно? — спросил Богуславский.

— Он попирал древние установления, сроднившиеся с верой и чувством народа, заменяя их поверхностными необдуманными уложениями. Например, «Положение об агаларах». Этим он возбудил непримиримую вражду и недоверие к русскому правительству даже влиятельных людей — ханов, беков, и не зря, ведь они вначале восставали и шли вместе с народом против царского правительства. Этим положением он лишал наших богачей имущественных и прочих прав. Мало того, в обращениях с потомственной знатью нашего вилаета он допускал грубую брань. И это после того, как наши ханы, шамхалы и беки в трудные для Арасея времена войны с французами, когда к Грузии двинул свои пораженные полчища иранский шах, — они, эти дагестанские владетели, стали на сторону русских со своим ополчением против Персии, именно тогда, когда у царя не было там сил, чтобы противостоять Ирану. Эта неблагодарность заставила тех же ханов позже искать защиты у Персии и Турции.

Растерянный Богуславский не знал, что ответить Ермолову, а Шамиль продолжал:

— Он издал приказ, запрещающий нашим соседям — мусульманам, селящимся за южными горами, совершать паломничество к святыням ислама в Мекку и Медину. Народы, пораженные в гражданских правах, усмотрели в том посягательство на один из коренных догматов своей религии. Разве не это привело к волнению на юге, когда курдамирский шейх Исмаил стал выступать с проповедями не только среди людей своего вилайета, но через таких, как шейх ярагский, стал поднимать и единоверцев Дагестана? Все это, основанное на насилии и жестоких расправах за малейшее сопротивление, привело к тому, к чему шли мои предшественники и я вместе с нашим народом.

— О чем он говорит? — с раздражением спросил Ермолов, видя оживленное лицо и страстную речь вождя горцев.

— Он вспоминает обиды, причиненные его соплеменникам со стороны наместников, которые поставили себе за правило не только попирать все их законы, но и уничтожать в крае все иноверное, — ответил Богуславский.

— А я остаюсь при своем мнении и убежден, что если бы мои преемники не проявляли либерализм по отношению к туземцам, война с ними не протянулась тридцать лет, к стыду такой могучей державы, как Россия, — заключил Ермолов.

* * *