В конце сентября Шамиля и его спутников привезли в Санкт-Петербург. Несмотря на густой туман и мелкий осенний дождь, вся Знаменская площадь была полна народу. В гостинице «Знаменская» им приготовили комфортабельные номера. На другой день к парадному подъезду гостиницы подкатила роскошная карета с шестеркой. У подъезда, на тротуарах и мостовой стояли толпы разодетого народа. Когда показался Шамиль, дамы бросились к нему. Восторженные приветствия, приятные улыбки не только удивляли, но просто потрясали его. Смущенно опустив голову, он спешил скрыться от любопытных взоров и приветствий тысячной толпы. Молодежь бежала за каретой, пытаясь заглянуть в окна.
Заметив смущение имама, откинувшегося на спинку сиденья, Богуславский сказал:
— Не занавешивай окошко, смотри сам в окно, и пусть народ посмотрит на тебя, видишь ликование и радость русских?
— Этим-то они и смущают меня. Мне тяжело видеть эту незаслуженную почесть и стыдно смотреть в лица русских людей.
— Почему? — с удивлением спросил Богуславский.
— Ты спрашиваешь — почему? Да потому, что среди этой массы приветствующих людей я вижу сирот, вдов и несчастных матерей тех, которые пали от рук моих воинов. Они должны были ненавидеть меня, посылать на мою голову проклятья, плевать вслед. Тогда мне было бы легче, чем видеть их радость при встрече со мной… — Он помолчал и добавил: — Наши люди не встречали бы так даже самого царя. Клянусь аллахом, они сопровождали бы его уничтожающими взглядами, полными ненависти, и в душе посылали бы ему тысячи проклятий. Я помню, как наши мальчишки улюлюкали, свистели и сопровождали градом камней русских пленных, когда их вели по улицам села. Правда, в свое время я запретил оскорблять неверных, подвергая штрафу родителей озорников. Сегодня, как только вернемся, я напишу обращение к горцам Дагестана, в котором именем аллаха буду призывать к дружбе с русским народом.
Карета подъехала к Зимнему дворцу. Ливрейные лакеи распахнули двери парадного подъезда. Царские сановники и генералы вышли встречать имама. По мраморной лестнице, устланной дорогими коврами, Шамиль поднялся наверх. Его ввели в покои матушки-царицы. Императрица Мария Федоровна встала с софы, когда вошел Шамиль. Она была в черном длинном бархатном платье с длинными рукавами и глухим воротом. Строго зачесанные седые волосы, величавая осанка и доброе выражение лица сразу расположили к ней Шамиля. Он склонил перед старой царицей голову. Она протянула руку. Он впервые за всю жизнь поцеловал руку женщины.
— Здравствуйте, милости просим, садитесь, господин Шамиль, — Мария Федоровна показала рукой на кресло. — Как здоровье ваше, были ли трудности в пути? — продолжала расспрашивать царица.
Шамиль поблагодарил, осведомился о ее самочувствии.
Царица сказала:
— Мне хотелось выразить вам искреннее соболезнование по поводу безвременной кончины любимого всеми нами вашего покойного сына Джамалуддина. Царство ему небесное. Чистым, высоконравственным юношей и примерным офицером стал он у нас. Покойный муж мой души в нем не чаял, от своего не отделял, несмотря на то что был человеком крутого нрава, — вспоминала царица.
— Всегда буду вам обязан за родственное отношение к сыну моему, да продлит аллах течение дней ваших и овеет доброй славой детей ваших и внуков, — ответил Шамиль.
Царица снова заговорила:
— Слава Иисусу, что пришел конец вражде между горцами и нашим народом. Вы найдете в России покой и будете осыпаны почестями, — сказала она.
Мария Федоровна повела необычного гостя по роскошным залам дворца. Видя, что Шамиль краснеет и низко опускает чалмоносную голову при виде обнаженных статуй, Мария Федоровна стала показывать ему диковинки. Она подвела его к серебряному шесту над камином, на котором сидел петух из чистого золота с яркими перьями из эмали, рубиновым гребнем и бриллиантовыми глазами. Когда подошел имам, заведенный петух, разинув золотой клюв, закукарекал. Шамиль не поверил глазам своим, думая, что петух живой. Он рассматривал его со всех сторон и ощупывал. Пораженный диковинкой, он воскликнул:
— Хвала тому, кто умеет подчинить вещи могуществу разума, и тому, кто дает преимущество в умении сынам Адама над остальными тварями!
После обхода царских палат Мария Федоровна пригласила Шамиля на обед. Пить он не стал, даже лимонад. Взоры присутствующих часто обращались к необычному гостю. Имам не смущался. Он не держал нож в правой руке, а вилку в левой, но в своем поведении за столом был так естественно сдержан, аккуратен и скромен, что старая царица, не выдержав, сказала:
— Право же, у этого вождя диких туземцев могут поучиться изысканным манерам некоторые великосветские мужи.
Вечером Шамиля и его близких пригласили посмотреть балет. За ними приехал Сабуров — директор императорских театров. Он поместил горцев в свою ложу. Взоры всех зрителей обратились к этой ложе. Хаджияв и остальные, смущаясь от всеобщего внимания, прятались за бархатный занавес.