Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…

Мама сокрушается, что я пошел в отца – грубого, неотесанного мужлана, который не мог отличить Мане от Моне, Гегеля от Бебеля, а Эйзенштейна от Эйнштейна. А также мою маму от той крашеной сучки, к которой впоследствии и ушел. Я не перечу, – в конце концов, стоит признать, папенька не отличался тонким вкусом: оставшаяся после него коллекция элитного алкоголя на деле оказалась омерзительной ядреной «паленкой».

Таинственный меценат скромно маячил в углу, прикрывшись буклетом.

Мама направилась в его сторону, тараном раздвигая посетителей и волоча меня за собой на буксире.

– О, это просто великолепно! – воскликнула она, подкравшись к меценату.

И оглушительно чихнула.

Тот вздрогнул и выронил буклет.

Его огромная непричесанная борода топорщилась во все стороны, напрочь скрывая лицо.

– Очнь пртно, – невнятно пробормотал он.

Борода дрогнула и поползла ему на грудь.

Он нервно схватился за нее рукой, затянутой в скрипучую лайковую перчатку.

Я чихнул.

* * *

Ждать в темноте музейного зала мне пришлось недолго.

– И снова здравствуйте, – сказал я. – Я же предупреждал вас о присохшем клее. А постижерная смесь очень плохо ложится на свои же остатки.

Робот замер, выронив из манипуляторов накладную бороду.

– Тем более, что вас надули, – продолжил я. – Вам продали бороды из запасников местного драматического театра рептилоидов. А у тех аллергия на синтетику и волосы гуманоидов. Вот и делают из кошачьей шерсти.

Робот как-то совершенно по-человечески вздохнул.

– Я так и знал, – печально сказал он. – Я так и знал, что у нас ничего не получится. Я же ей говорил.

– Не надо, Вольфганг, – вдруг прозвучал за моей спиной мелодичный голос.

Я вздрогнул и обернулся.

Уникальный, невероятный, замечательный, великолепный и в высшей степени все прочее экспонат медленно стекал со своего постамента, переливаясь всеми цветами радуги.

– Это была только моя идея, – сказал он. Или… она?

– Миссис… Жижка? – прохрипел я.

– Надеюсь, что недолго, – ответила она. – Сколько требуется времени, чтобы пропавшего признали умершим?

– Человека – двадцать лет, а жижоида… я не знаю, не в курсе межпланетного права по таким вопросам. Да какого черта! Что вы тут делаете?

– Экспонируюсь. – Она сделала то самое движение, которое я когда-то идентифицировал у мистера Жижи как пожатие плечами. Но у нее оно выглядело… элегантнее?

– Хорошо, будем продвигаться чуть медленнее, чем я планировал, – согласился я. – Какого черта вы экспонируетесь?

– Мадам, я не могу позволить, чтобы вы пострадали, – вмешался робот. – Я возьму всю вину на себя.

– Вольфганг, погодите. Молодой человек, вы знаете, кем я была до брака?

– Ну-у-у… – я замялся. – Порнозве… снимались для мужских журналов.

– Верно. А знаете почему?

– Ммм… деньги?

– Отчасти. Поначалу. Я же когда-то была балериной… не смотрите так, – грустно рассмеялась она. В тишине зала словно рассыпались хрустальные шарики. – У нас тоже есть балет.

– Извините, – пробормотал я, содрогнувшись от ужасных видений.

– Я была балериной, но травма… А жить без сцены…

– Порножурналы, – напомнил я нить беседы.

– А это тоже сцена. Почему бы и нет? Это тоже искусство! Если можно красотой сделать кого-то счастливым хотя бы на пару секунд… А разве я не красивая?

– Вы невероятная, – восхищенно пробормотал робот.

Я сделал ему знак замолчать.

– А муж запретил вам это? – понял я.

– Вы же были у нас дома, – грустно сказала она. – Он запретил мне все.

– И вы решили сбежать? Таким образом? Вы что, думаете, что ваш собственный муж не признает вас тут? Голой?

– Мадам не голая! – возмущенно воскликнул робот.

– Не надо, Вольфганг, – сделала она успокаивающий жест. – Он не обязан разбираться в нашей одежде. Мой муж ненавидит искусство. Он никогда не увидит меня.

– А его… друзья? Ваши… сородичи?

– У нас в мире нет скульптуры. А мои сородичи мало интересуются тем, чего нет в их мире.

– Но если… вдруг?

– Поживем – увидим, – вздохнула она.

– Я должен отвести вас к вашему мужу, – сказал я.

– Но?..

– «Но»? – ее голос меня завораживал.

Мне почему-то вспомнился несчастный оркестр в стене.

– Вы еще стоите здесь и разговариваете, а не тащите меня к нему. Поэтому есть какое-то «но». Но?..

– Но я не знаю, – честно признался я.

Она снова поднялась на пьедестал.

– Скажите, разве это плохо? – спросила она, приняв позу. Это было похоже на радужный гриб-трутовик.

– Я ничего не понимаю в современном искусстве, – ответил я.

– А в красоте? – мягко спросила она. – Вы же не можете ничего не понимать просто в красоте?

– Я не знаю.

Она перетекла в скульптуру женщины с веслом.

– А так?

– Возможно, – согласился я.

– Вы ничего не понимаете в красоте, – подтвердила она. – Первый вариант был гораздо лучше.

* * *

Мистер Жижа недавно снова женился. Как оказалось, в двадцатый раз. По бывшей жене он горевал ровно неделю – до тех пор, пока не обнаружил, что кто-то взломал бульдозером стену его дома и выкрал гномий оркестр на двенадцать персон и старого робота-дворецкого.

К радости мамы, я теперь выписываю буклеты выставок современного искусства. И складываю в особую папочку те, в которых принимают участие экспонаты из коллекции таинственного мецената.