Икс

– Дорогой наш товарищ Шоу! – заметно волнуясь начала Катерина. Она чем-то неуловимо напоминала Стеллу, хотя говорила как Шарлотта, движениями головы подчеркивая акценты. – Высоко ценя ваш интерес к нашей молодой стране, мы решили сделать вам подарок. Мы растили его с любовью, а теперь преподносим вам! Примите восемьдесят четыре сантиметра от всего нашего советского народа. – На этих словах Марья достала из-за спины огромный кривой огурец, чудовищно бурого цвета, покрытый наростами и бородавками. Она сжимала его в сильной руке так, что он, казалось, сейчас лопнет. В глазах ее стояли слезы. Шоу взял огурец – он был шершавый и холодный, несмотря на адскую температуру в теплице.

– Кусайте! – завопил председатель.

– Они просят вас попробовать немедленно, – сказал Антонов. – Для них… Для нас это очень важно. Мыть не надо. У нас чистые руки.

– Боюсь, что я не могу… Это не еда, а произведение искусства. Я отвезу его в Лондонский музей…

– Для музея вам дадут еще. Ну откусите, ну что вам стоит?

Ничего не оставалось. Шоу вздохнул и с хрустом откусил. Раздались аплодисменты. Шкура огурца была тверда, как броня, а нутро оказалось бледно-розовым, с серо-бурыми твердыми семечками. На вкус это было так же далеко от огурца, как и на вид, но, кажется, не опасно.

– Что ж, – сказал он, прожевав, – думаю, что этот чудесный огурец займет подобающее ему место в музее. «Не жрать же его, в самом деле», – закончил он про себя.

Они вышли из теплицы – огурец приходилось так и нести в руке, и гость полагал, что выглядит с ним глупо. «Не глупее все же, чем когда выхожу на поклоны», – утешил он себя. Его долго еще водили среди парников и грядок. Гостю показали красные тыквы, красную репу, красный хрен – по счастью, его пробовать не пришлось. Женщины, работающие среди растений (почему-то одни женщины), приветливо махали ему и сразу возвращались к труду. Овощи неожиданного цвета повергли писателя в долгие размышления. В этом было и величие, и безумие – впрочем, они всегда ходят рука об руку. Встреча со Сталиным была еще впереди, а уже так не терпелось… Каков же должен быть человек, который, ничего прямо не говоря, не отдавая приказов, может заставить всю огромную страну безропотно грызть невкусную, но – как там они сказали – идейно верную еду! «Если бы мясо не было красным, пожалуй, эти люди сделались бы вегетарианцами», – думал он, разглядывая кроваво-алый баклажан. Все было настолько лишено своих свойств, в очередной теплице он замер в недоумении.

– Ну а это что, по-вашему? – ликуя, спросил Лаптев.

Шоу помедлил. Это было похоже и на сливу, но таких красных и мясистых слив не бывает, и на дивную гигантскую ягоду, какие, возможно, растут лишь в Сибири, и на какую-то, черт ее знает, клубнику без семечек, – но цвет был подлинно алый, тот самый, как кровь рабочего класса.

– Право, я теряюсь, – сказал он.

– Это помидор! – воскликнула Катерина. – Наш колхозный помидор!

«Господи, – подумал Шоу. – Я уж и забыл, что бывают вещи, красные от природы. Так истина приходит в облике парадокса: ты думаешь, что перед тобой парадокс, – а это таблица умножения».

И он записал это в книжечку.

– Ну а теперь пообедаем – и к Дарье Михалне! – сообщил председатель. Они подошли к пахнущей краской постройке, из которой доносились сквозь краску запахи еды. – Вот, так сказать, наша колхозная столовая, куда советский человек может прийти покушать, не впрягая советскую женщину в кухонное рабство.

Антонов почему-то пропустил эту неточность и перевел, как было сказано. «Значит, и здесь, при всем их равенстве, советский человек не то же самое, что советская женщина, – подумал Шоу. – Слава богу, еще живо в них что-то человеческое».

В дверях столовой появилась баба с хлебом-солью. Хлеб и соль оказались нормального цвета. В самой столовой не было ни души.

– Время не обеденное, – объяснил председатель. На самом деле время было самое обеденное, но работникам колхоза загодя сказали, что обедают они сегодня часом позже. Гостя усадили за стол, и перед ним появилась тарелка густого красного (это уже не удивило, борщ подавали и в гостинице) супа с плавающим в нем жирным куском мяса.

– Простите, но я не ем мяса, – осторожно заметил Шоу.

Повисла пауза. Затем переводчик начал что-то быстро говорить председателю, а тот – поварихе. Гость не мог понимать, о чем речь, а говорили они вот что:

– Георгий, ты понимаешь, что ты творишь? – возбужденно шептал Антонов.

– А мне кто чего сказал? Что я сделаю? Эй, Фроська! Слышь, че? Мяса, говорит, не ест! То есть вообще не ест, понимаешь ты? Что там у тебя еще?

– Ест, не ест! Поработал бы по-человечески, на земле, все бы съел, – ворчливо отзывалась повариха. – Ниче, щас дам ему другого, который для наших.

– Ну, теперь можно и к Дарье Михалне! – Доев, Лаптев встал и похлопал себя по животу. – Николай ждет уж.