Иисус и победа Бога

Около столетия назад Альберт Швейцер разделил биографии Иисуса на две группы: авторы одних считают, что Иисус пошел в Иерусалим, чтобы там «работать», а других — что он пошел туда умереть[1964]. Сам Швейцер твердо склонялся ко второй из этих точек зрения[1965]. Большинство последующих ученых с ним не соглашалось: как выразился один из них (в остальных отношениях особенно близкий Швейцеру), тогда Иисус получается «странноватым» (weird)[1966]. Поскольку лично я с Швейцером согласен (в общем, но не в частностях), уместно сразу сказать, что я считаю этот контраргумент ошибочным. Конечно, для благополучного западного ученого было бы «странно» сознательно навлекать на себя обвинение в преступлении, за которое полагается казнь, а потом, молчанием и опаснейшими (хоть и таинственными) откровениями, способствовать смертному приговору. Однако Иисус не был благополучным западным ученым[1967]. Его отличало иное мировоззрение. Именно оно задавало его цели и верования. Именно оно определяло его намерения. Лет за 400 до него Сократ не стал искать милости у афинского режима, а пошел на смерть. Последователи Сократа горько оплакивали его смерть, но никто из них не назвал его поступок «странным» или даже непоследовательным. Более того, весь смысл принятия Сократом смертного приговора состоял в том, что любое другое поведение полностью расходилось бы со всей его жизнью и учением[1968]… Разумеется, мировоззрение Иисуса было иным, чем у Сократа. Однако стоит задаться вопросом, не было ли оно таким, что в рамках его пойти на смерть не просто имело смысл, но представляло собой единственно возможный поступок[1969].

Как всегда, мы начнем с деятельности, рассказа и символа, а не с «идей» и изолированных речений, которые только могут завести в тупик. Туман гипотетической «истории традиции» мешает идеалистическому подходу, начинающему с высказываний, увидеть события и поступки. Однако в мире, знающем цену символам, имеют значение именно события и поступки, а также раскрываемые ими имплицитные повествования. Современному европейцу и американцу, живущему в мире, который избавился от многих древних символов и высмеивает или оттесняет на обочину оставшиеся, требуется сделать колоссальное усилие, чтобы вообразить мир, где одно–единственное действие может реально что–то сказать (занятно, что философы в нашей культуре слов и идей с огромным трудом возвращают эти представления через такие понятия, как «речь — действия»[1970]). Однако без этих усилий мы останемся пленниками нашей культуры. И тогда нам нечего строить из себя историков. Слова фокусируют, ограничивают и усиливают символические действия, но не заменяют их. Центральное же символическое действие, дающее нам ключ к имплицитному рассказу Иисуса о его смерти, — Тайная вечеря.

(ii) Тайная вечеря: символ и значение

(а) Введение

Последняя трапеза Иисуса с учениками — намеренная двойная драма[1971]. Как пасхальная трапеза, она рассказывала о еврейской истории в категориях божественного избавления от тирании, воспоминания об исходе из Египта и ожидания нового великого исхода, долгожданного возвращения из плена. Однако трапеза Иисуса соединила этот великий рассказ еще с одним — рассказом о жизни и приближающейся смерти Иисуса. В ней Иисус — не зритель, не один из многих участников, но главный герой божественной драмы.

(б) Тайная вечеря и Пасха

Естественно, это предполагает, что Тайная вечеря была пасхальной трапезой[1972]. Таково мнение синоптиков: они датируют ее; в их работах содержатся слова «есть Пасху», сказанные Иисусом и учениками; в них ученики «готовят пасхальную трапезу»[1973]. Иоанн, однако, указывает, что трапеза имела место за день до праздника. Он не описывает ни трапезу, ни символические действия, связанные с хлебом и вином, но только омовение ног[1974]. Это согласуется со свидетельством Талмуда, согласно которому, Иисуса казнили «накануне Пасхи»[1975]. Предпринимались различные попытки решить проблему. Например[1976]:

• Возможно, Иисус следовал другому календарю (ессейскому?);

• Возможно, Иоанн изменил хронологию в богословских целях: чтобы представить Иисуса истинным пасхальным агнцем, закланным в то же самое время, когда в Храме подвергались закланию агнцы в приготовление к пасхальной трапезе;

• Синоптики изменили хронологию в угоду своему богословию или своей традиции.

Если мы собираемся использовать символическое значение и имплицитное повествование Тайной вечери в качестве отправной точки для этого этапа исследования, вопрос заслуживает внимания.

На мой взгляд, Тайная вечеря почти наверняка была каким–то видом пасхальной трапезы. На это указывают некоторые детали: