Иисус и победа Бога

Нет никакой необходимости сводить все высказывания о «сыне человеческом» в одну категорию, выделенную и популяризованную рядом ученых (особенно 1езой Вермешем), а именно к «перифрастическому» словоупотреблению, где «сын человеческий» означает просто «я» или «некто в моей ситуации»[1825]. Разумеется, это парафрастическое словоупотребление могло быть хорошо известно[1826]. Иисус мог иногда к нему прибегать, и такие случаи могли найти отражения в Евангелиях[1827]. Однако мы уже выявили для Мк 13 более широкий, чем обычно думают, контекст. С учетом этого контекста, можно предположить: Иисус мог использовать и использовал Дан 7 для указания на собственное грядущее мессианское оправдание (абсолютно естественное для I века использование отрывка!). Поэтому даже если Иисус иногда и говорил «сын человеческий» в значении «я», это само по себе не исключает возможность аллюзий на Дан 7 (вкупе с Дан 2 и 9 и в контексте тогдашних интерпретаций этих текстов). Сам же Вермеш признает, что уже первые христиане могли увязать арамейский парафраз с Данииловой темой страдания и оправдания Израиля. Что мешало это сделать и Иисусу[1828]?

И, наконец, нет необходимости отрицать аутентичность высказываний о «сыне человеческом» на том основании, что они предполагали бы намеки на богословие Боговоплощения и Троицы (аргумент, популярный со времен Вреде). Как показывает наше исследование, выражение «сын человеческий» (со всеми аллюзиями на Даниила) относилось прежде всего к помазанному царю, через которого ГОСПОДЬ победит язычников. Нетрудно вообразить, что его могли применить, скажем, к Бар–Кохбе.

Мы возвращаемся к тому, с чего начали[1829]. Нельзя путать литературный план с социологическим и метафизическим.

• На литературном уровне «подобный сыну человеческому» из Дан 7 — «народ святых Всевышнего». Выражение «подобный сыну человеческому» относится к «народу святых Всевышнего» и, с помощью апокалиптических образов, наделяет его представителей статусом людей, которые будут возвышены над «зверями».

• Страдающие еврейские современники Иисуса отождествили «сына человеческого» со страдающим Мессией. Страдающий Мессия представляет истинный Израиль в социологическом плане: он становится на место Израиля и ведет его великое сражение.

• Язык апокалиптики намекает на метафизический уровень: происходящее на земле имеет аналог в происходящем на небесах. В некотором смысле это можно сказать о сцене небесного суда в Дан 7. «Небесная» реальность: оправдание «Ветхим Днями» «сына человеческого» перед «зверьми». Это соответствует земной реальности: Израиль страдает от рук язычников, но Бог Израилев его оправдает. Было бы рискованно полагать, что для евреев I века это автоматически означало, что Израиль (или его человеческий вождь) — «небесная» или «трансцендентная» сущность!

Я не хочу сказать, что эти три плана вообще нигде не пересекаются. Я лишь возражаю тем, кто отрицает аутентичность Иисусовых аллюзий на Дан 7 в высказываниях о «сыне человеческом» на том основании, что этим он объявил бы себя «трансцендентным существом». Евреи I века могли услышать во фразе «сын человеческий» указание на Мессию. Я считаю, что Иисус ею и воспользовался в этих целях. Если тут есть некий дополнительный и еще не выясненный смысл, у нас нет оснований полагать, что евреи его ожидали.

И последнее замечание по поводу возможности приписать самому Иисусу подобные мысли. Упоминания о «сыне человеческом» в дохристианской еврейской литературе очень редки, и совсем нет прецедента для использования этого образа в антихрамовом ключе. То есть перед нами столь глубокое новшество, что для его объяснения необходимо постулировать достаточно серьезный контекст. Ранняя Церковь обособила себя от нехристианского иудаизма разнообразными путями, но такую интерпретацию Даниила она вряд ли придумала. Поэтому имеется только один адекватный контекст: служение самого Иисуса.

Почему бы и нет[1830]? Неужели Иисус только повторял других? Снова и снова мы должны допускать, что мышление Иисуса, его понимание Писания и использование им образов Писания были оригинальными и творческими (казалось бы, это настолько очевидно, что даже глупо приводить аргументы. Однако нас к этому вынуждают!). В данном случае мы обнаруживаем именно то, что и ожидает обнаружить историк:

• контекст, в котором органичен определенный смысл;

• служение, в котором израильский Рассказ регулярно переосмысливается и перегруппировывается вокруг нового центра;

• ум, способный переосмыслить библейские образы так, что его подход, при всей своей новизне, имел бы смысл в культурном контексте.