Иисус и победа Бога

Второе. Пора оставить ложную скромность, по которой многие историки отказывались признать наличие у Иисуса богословского мышления. Одним из величайших завоеваний последних 50 лет стало признание того факта, что богословами были не только Павел с Иоанном, но и Матфей, Марк и Лука. Они были не просто летописцами или переписчиками. Они глубоко и творчески размышляли о еврейских Писаниях, о Боге Израилевом, об исполнении Писаний в Иисусе, о задачах и проблемах своих общин как народа Божьего, призванного жить в верности Иисусу[1690]. Однако те же самые ученые, которые указывали на все это, были обезоруживающе застенчивы относительно возможности сказать нечто подобное о самом Иисусе. Любые глубокие и творческие мысли, какие могли быть у Иисуса, чуть ли не автоматически отбрасываются: дескать, это — богословие Матфея, то — богословие Марка (или Луки, или Иоанна). Получается, Иисус был простаком, чуждым размышлениям и действовавшим инстинктивно.

Получается, его ученики и другие современники обдумывали его деятельность, а он сам — нет… На мой же взгляд, дело обстояло совершенно иначе[1691]. Матфей, Марк, Лука и Иоанн выглядят умными и творческими авторами и богословами. Это наводит на мысль о стоящим за ними (не говоря уже об их источниках) некоем общем элементе — более могучем, более оригинальном и более тонком интеллекте. Кто станет покупать книгу, доказывающую, что почти всю величественную и тонкую музыку, приписываемую Иоганну Себастьяну Баху, написали его сыновья — композиторы Вильгельм Фридеманн, Карл Филипп Эммануэль, Иоганн Кристоф Фридрих и Иоганн Кристиан? Будем же мечтать о том дне, когда и в Иисусе признают яркого, творческого и оригинального мыслителя и богослова[1692]. Третье (вытекает из второго). Исследовать, как Иисус понимал свою роль в исторических событиях, которые он инициировал, не есть попытка сделать невозможное, а именно изучить его психологию. Такие попытки время от времени предпринимаются[1693], но убедительными их не назовешь. Ведь и пасторы, и психиатры, и психотерапевты знают: трудно понять, что тво рится в душе человека, даже если он живет в одной с ними культуре, говорит на одном с ними языке и помогает им своими ответами на их вопросы. Что уж говорить о случаях, когда ничего из этого невозможно! Однако историки часто спрашивают, и мы можем спросить, о присущих человеку целях и задачах, мотивах и верованиях. Строго говоря, «история» во многом этим и занимается[1694]. Складывая воедино цели и задачи, мотивы и верования, мы часто находим нечто их объединяющее, — некое «призвание» или «стремление». Изучать «призвание» или «стремление» исторического лица — предмет истории, а не психологии. Конечно, не факт, что мы сможем на поставленные вопросы ответить. Здесь все зависит от имеющихся данных. Однако мы можем эти вопросы ставить и изучать так же, как мы ставим и изучаем другие исторические вопросы.

Возьмем два примера:

• Савл из Тарса. Как историки мы знаем: на дороге в Дамаск Савл пережил какой–то странный переворот: он уверовал, что Бог Израилев призывает его возвещать Иисуса языческому миру. Откуда нам это известно? Не в результате проделанного над Павлом психоанализа (подобные попытки постоянно увенчиваются неудачей), но в результате изучения истории. Павел действовал странным для своего мира образом, если только он не верил в существование у него такого призвания. Однако его действия прекрасно объяснимы, если оно у него было. Павел часто называет себя апостолом к язычникам. За то, что он действовал и говорил подобным образом, он, видимо, не раз попадал в беду, но это его не останавливало… Поэтому когда мы говорим, что Павел верил в это призвание, то не занимаемся ни психоанализом, ни гаданием на кофейной гуще.

• Иоанн Креститель. Как историки мы знаем: Иоанн Креститель верил: Бог Израилев призвал его говорить и действовать как эсхатологический пророк, орудие обновления, который приготовит путь последнему великому акту в долгой и бурной драме ГОСПОДА и Израиля. Опять–таки, с нашей стороны это ни психоанализ, ни гадание на кофейной гуще. К данному выводу мы подходим как историки, исходя из слов и действий Иоанна, с учетом времени и места, в которые он жил. Можно быть уверенным: Иоанн не просто проснулся однажды поутру и решил, забавы ради, окроплять людей водой и посмотреть, что из этого выйдет. Он совершал служение бесстрашно, не боясь поношения со стороны властей, тюрьмы и смерти. Как историки мы можем и должны сказать: Иоанн верил, что Бог поручил ему ту задачу и роль, которую он исполнял. История настаивает, чтобы здесь мы говорили о чувстве призвания.