Однако с того момента он не мог оставаться незамеченным.
Касаться темы разрушения «этого Храма» означало касаться не только камня и золота, и не только общего благополучия, но и истории, надежды, а также национальной самобытности, самосознания и гордости[1522].
На какой основе Иисус мог критиковать то, что заповедал Бог, и даже говорить о его разрушении? Ответ очевиден: после разрушения Храма он ждал его восстановления[1523].
Не всякий согласится, что ответ «очевиден». Синоптики вкладывают слова о восстановлении в уста лжесвидетелей: «Я разрушу Храм сей рукотворенный, и чрез три дня воздвигну другой нерукотворенный»[1524]. Аналогичное высказывание есть и в Иоанновой версии события[1525]. Сандерс справедливо отмечает ряд еврейских текстов, говорящих об эсхатологическом разрушении и восстановлении Храма[1526], но не видит истинного мотива действий Иисуса: насилие националистического толка противно ГОСПОДУ, и Он накажет Израиль руками римлян[1527]. На мой взгляд, Сандерс стоит на очень шаткой почве, считая единственным реальным мотивом символического «разрушения» Храма надежду на буквальное восстановление Храма[1528].
Я полностью согласен с Сандерсом, что акция Иисуса — не попытка реформы, а часть эсхатологической программы. И, конечно, Иисус, подобно Иеремии, верил в богоданность Храма. Он не говорил, что Храм не следовало строить вообще или что поклоняться в нем Богу — плохо[1529]. Итак, в данном случае на одной стороне — я, Сандерс, Швейцер и его преемники, а на другой — XIX век, «семинар по Иисусу» и некоторые фундаменталисты. Но едва ли мотивом Иисуса было ожидание постройки ГОСПОДОМ нового Храма из камня и кирпичей. Думаю, Иисус считал новым Храмом себя (и, возможно, своих учеников; см. ниже гл. 13).