Иисус достоин аплодисментов

— Хрена вам заплачу, — бормотал один детина, — плохо работаете. Хрена вам заплачу…

— Не плати им, — поддакивал другой детина. — Плохо работают. Не плати им.

— Хрена им заплачу, — согласно кивала детина.

Слесаря работали. Женщина стояла в дверях и незаметно жестами говорила им, чтобы не возмущались, что все будет хорошо.

Работа была сделана. Слесари собрали инструмент, вышли к двери, обулись.

— Гони их вон, — донеслось из кухни.

Молча, женщина сунула Лехе пятисотенную бумажку. Леха невольно сглотнул. Когда деньги брал, чуть от волнения не выронил. Слесари попрощались, вышли из квартиры.

— Вот это женщина, — восхищался Леха, — пять сотен — за здорово живешь!

— За моральный ущерб, — поправил его Толян.

Сели в машину. Времени было семь утра.

— Ну что, последний вызов, — заключил Толян.

— Чего там у нас? — спросил Леха.

— Частная хлебопекарня, — ответил Толян. — Ни на каком балансе не стоит. К тому же там хозяева — узбеки. Вот тут-то я душу-то отведу, — даже в каком-то азарте произнес он. И что-то мужественное появилось в его настырном взгляде, еще недавно тихом и покорном.

Феликс как всегда остался в машине. Во главе с Толяном, Леха и Сингапур вошли в здание хлебопекарне.

— Гадом буду, если с этих чурбанов денег не срублю, гадом буду, — подзадоривал себя Толян.

— Вот, блин, — удивился Леха, когда они проходили по хлебопекарному залу. Духота, пар, и в этом душном, белом пару ходили, стояли, работали люди — пекли хлеб. Гудели машины, работали печи. — Как в американском блокбастере, — острил Леха, — брошенный завод… У вас маньяки есть? — спросил он подвернувшуюся девушку в сером заляпанном чем-то халате. Девушка покосилась на него. — Значит, есть, — глядя ей в след, заключил Леха.

Вошли в кабинет. За столом сидел невысокий кругленький узбек средних лет. При виде слесарей он поднялся.

— Ну, что, дорогие, пройдемте сюда, — как-то с пришепетыванием произнес он. Проводил слесарей в хлебопекарный зал к трубе. — Вот, течет, — указал он. Толян с лехой переглянулись. Работы было на двадцать рублей. Вентиль заменить.

— Сейчас сделаем, — сказал Толян.

Через пятнадцать минут они уже стояли в кабинете. Узбек сидел за столом.

— Сколько, дорогие мои? — с присюсикиванием и все тем же комическим пришепетыванием спросил он.

— Семьсот рублей, дорогой, — ощерился Толян.

— Почему так дорого? — узбек глядел на Толяна.

— Потому, дорогой, — уже даже не улыбаясь, а, как-то скалясь, ответил Толян.

— Не, не согласен я, обманываешь меня, — возмутился узбек.

— Слушай, дорогой, — до обидного анекдотично, так и желая обидеть, все так же сквозь оскал, говорил Толян. — У нас, дорогой, время очень дорогое, деньги давай, дорогой.

— Не, не согласен я, — обиделся узбек, — и зачем меня передразниваешь. — Снимай, что поставил. Не надо мне ничего, — даже отмахнулся, словно ему что-то неприличное предложили.

— Сейчас, подожди, — Толян вышел. Вскоре вернулся с ломом.

— Это что еще за дела! — увидев лом, вскричал узбек.

— Это такие дела, чурбан ты нерусский, деньги давай, да?

— Ты, почему так ругаешься. Я сейчас своих ребят позову.

— Я сейчас своих позову, узкоглазая тварь. Ты чего здесь делаешь? Ты зачем сюда приперся? Вали в свой чуркистан, а мы на своей земле. Деньги давай, а то, — он переложил лом из одной руки в другую, забросил на плечо. — Не доводи, чурка, до греха русского человека.

Леха с Сингапуром молча наблюдали. Впрочем, Леха, так, невзначай, достал из-за пояса гаечный ключ.

— Почему так дорого? — словно ища поддержки, глянул узбек на Леху; увидел у него ключ. — Вы — бандиты? — вырвалось у него.

— Ноу, вэ а раше, — сурово ответил Леха. Сингапур невольно хмыкнул.

— Не понятно говоришь, — в растерянности произнес узбек, глядя то на лом, то на ключ.

— Быва-ает, — ответил Леха, теперь изображая равнодушие; и зевнуть постарался.

— Вот ты умный человек, — теперь узбек обратился к молчаливому Сингапуру, — сразу видно, что умный, давай свою цену.

Сингапур отвернулся, противно ему все это было.

— Ты, видно, тоже умный, — узбек глядел на Леху, — дай другую цену.

— Мы тут все не дураки, — напомнил и о себе Толян; переложил лом на другое плечо.

— Дай другую цену, — узбек глядел на Леху.

— Пятьсот, — сказал Леха.

— Дорогой, давай четыреста.

— И хлеба, — подумав, согласился Леха. — Белого. — Толян локтем толкнул его. — И черного, — добавил Леха.

Узбек нехотя, очень медленно отсчитал четыре сотни. Девушка принесла два батона белого и две буханки черного. Взяв деньги, хлеб, слесари вышли из кабинета.

— О! — Леха увидел булочки с изюмом.

— Мы на это не договаривались! — воспротивился узбек.

— Договаривались-договаривались, — Леха бесцеремонно набрал, сколько мог булочек. — Мы на своей земле, — приговаривал он, распихивая булочки по карманам.

Наконец, вышли на улицу. Слесари довольные и гордые, узбек обиженный и недовольный.

— Дорогой, — глянул он на Толяна, даже улыбнулся, — дорогой, вы обманули меня, скажи честно… Ведь уже взяли деньги, скажи честно, сколько это стоит?

— Семьсот, — отрезал Толян. Слесаря сели в машину.

— Толян, — Леха хитро глянул на него, — зачем тебе черный хлеб? Тебе белого мало?