Иисус достоин аплодисментов

Пили слесаря всякую дрянь. Пили перед работой, пили во время работы и особенно, после работы. Причем водка и спирт считались элитными напитками, дорогими напитками, и оттого водку абы как не пили, а пили дрянь. Пили и кляли тех, кто продавал им эту дрянь, кляли, говорили тосты: Чтоб ты сдохла, Вика. Чтоб ты сдохла, Зина, — и в отвращении запрокидывали стопку и, все равно, шли к Вике, шли к Зине, шли, чтобы купить бутылку этой дряни, сделанной неизвестно из чего. Хотя, почему же неизвестно, рецепт был крайне прост: через самогонный аппарат прогонялся стеклоочиститель «Малышка» и добавлялся димедрол — вот и вся наука. Самогон, в том, классическом, понимании гнать было дорого, да и смысла в этом не было, и очиститель покупали и пили. От димедрола после первой уже стопки клевали носом, после второй валились, где сидели, просыпались с невыносимой головной болью и, снова кляня Вику или Зину, шли похмеляться все тем же очистителем с димедролом; и ведь, знали, что пьют, знали, и все равно пили. Ответ был крайне прост: бутылка водки стоила сто рублей, бутылка перегнанного очистителя — двадцать. Вот и весь ответ. Вино и пиво и вовсе не признавали, баловство это было и барство; пили же с одной целью — напиться. А сколько же нужно выпить пива или вина, чтобы напиться — зарплаты не хватит. Но стоило отдать должное — во время работы не пили — в смысле, очиститель не пили, а если кто водку подносил, то грех было не выпить, это пили, только наливай. А очиститель — нет, тем более с димедролом, заснуть же можно, а это было никак нельзя, — свою работу слесаря понимали.

Кроме Лехи в смене, куда пристроили Сингапура, работали еще двое: Толян, мужичок сорока лет, рябой и с настырным взглядом. Взрывной мужичок, задиристый, хотя роста небольшого, плечи узенькие, словно их и не было, руки, ноги тоненькие, зато живот точно приклеенный, выпирал, как у беременной девицы. Был в смене и водитель, пожилой, добродушный мужик, звали Феликс, фамилия Федянин. Когда Толян пьяный был, звал его Федяня, когда трезвый — Феликс. Феликс непьющий был мужик, некурящий, рослый, и что-то застенчивое было во всей его большой фигуре, словно он стеснялся, что большой такой, что непьющий и некурящий, что зовут его так странно, и фамилия такая смешная. Сильный он был. Машина, на которой работали слесаря, была дряхлая, ненадежная, частенько приходилось толкать ее, чтобы она завелась. И если Леха с Толяном, пыхтя и краснея, кое-как толкали ее, то Феликс мог без труда только навалиться, и заводилась машина.

— Мы — аварийная служба в абсолютном смысле этого слова, — острил Леха, — даже машина у нас аварийная, для завершения полноты образа. — Леха любил так вот литературно завернуть.

— И сами мы аварийные, когда неопохмеленные, — поддакивал Толян.

— Неопохмеленный слесарь — враг на производстве, — заключал Леха, и слесаря шли за бутылкой.

— Ну, что, Федор, — сказал Толян, когда Сингапура представили и назначили помощником слесаря, — раз теперь ты в команде, первое дело — надо проставиться.

— Не пью я, — ответил Сингапур.

— Какой молодец, — одобрил Феликс.

— Не выйдет из тебя слесаря, — уверил его Толян.

Толян как в воду глядел. Но не расшибленный лоб, не содранные ладони, не то, что у него все из рук валилось, это было еще ладно; и то, что смеялись над ним слесаря, и это все терпимо, не это угнетало его, не это заставляло ненавидеть эту новую — с чистого листа жизнь: угнетало невежество и глупость. Глупость определенная. В своем роде, мужики эти, эти слесаря народ был далеко неглупый, опять же, в своем роде. Другой это был ум, другая жизнь. Целый день только и слышал он о работе: трубах, кранах, вентилях, где что украсть, кому что продать, впарить, втюхать, кого как обмануть. Хитростей в этой слесарной науке было предостаточно. Но больше разговоров было о выпивке: о тех, кто продавал эту выпивку, кто наливал им, кто проставлялся, кто дал денег, кто кинул; и, конечно, разговоры о мужестве: кому Толян дал в рожу, кому Леха, кому они оба дали в рожу, (о тех, кто им дал в рожу, не говорили, это было неинтересно). И если не говорили о мужестве, работе или выпивке, то одно — о рыбалке, огороде, картошке, деревне, и все равно — заканчивалось: кому — в рожу, с кем пили, что пили. Казалось, вся цель в жизни, что Толяна, что Лехи, состояла лишь в выпивке; они часами могли говорить об этом, и пить, пить, пить. Рабочий день у них начинался с — «Ну, что, бухнем?» и заканчивался — «Ну, что, бухнем?». На следующий рабочий день первое — расспросы, как кто добрался. Мало кто чего помнил, и это было хорошо. Значит, удалось, значит, нажрались, значит, день прожит не зря. Сингапур не вникал в эти уже за первый рабочий день осточертевшие ему разговоры, ему не интересны были ни рыбалка, ни деревня — о чем любил поговорить Феликс, о тракторах, моторах и прочем — о чем Сингапур не имел ни малейшего представления, но терпеливо выслушивал подробные рассказы Феликса, посчитавшего почему-то Сингапура заинтересованным в этом человеком, может, потому что, нашел такого же непьющего?