Иисус достоин аплодисментов

— Да, Данил, привет, — приветствовал он. — Всё нормально, — ответил он, отставив чашку с чаем, — никто не заходил. Да… сижу вот, пью дерьмовый чай, морщусь, словом, утро удалось. Я, знаешь, что вот сейчас думаю, — он взял пачку чая, внимательно изучая ее, — все-таки паскудно мы живем. Я, вообще, про нас, про русских. Дурят нас все, обманывают… чего это я, спрашиваешь? Да так, нашло что-то. За окном снег, ветер, слякоть, на Украине бардак, пенсионеров льгот лишили, не любит нас никто… грустно. Сижу вот, пью гаденький чай, думаю — плохо мы живем. И нисколько не пытаемся бороться с этим, — он вздохнул. — Раньше хоть интеллигенция, поэты, писатели — умы народа волновали, потому их боялись. Сейчас наше государство никого не боится. Интеллигенция скурвилась, писатели, сами себя, кастрировали, все какие-то бесплодные стали, если и волнуют то… говорить вслух даже стыдно, что они там волнуют. Пишут, о чем не страшно, за что не отругают: о позапрошлогодних революциях, о нехороших коммунистах, благородных бандитах и печальных олигархах, и еще о высоконравственных педерастах, — добавил он, отхлебнув чаю и поморщившись. — Хоть кто-нибудь написал бы о сегодняшнем дне — без слезинки, без пафоса, без патриотической лжи и наивной справедливости. Хоть кто-нибудь взял бы и написал, что президент — урюк. Правильно — боятся. Про Ельцина уже не боятся, про Сталина и вовсе, а еще безопаснее — о террористах позапрошлого века… Не писатели, а пудельки стриженые. Вот хоть кто-нибудь написал бы, что чай «Принцесса Нури» — говно помойное. А то ведь написано, — он стал зачитывать с пачки: — «Характерная черта этого чая — нежный аромат, хранящий свежесть горного воздуха, благоухание цветов и трав. Его так же отличает полнота вкуса, приятная терпкость и гармония завершенности букета». Чего смеешься? Я, думаешь, тебя развлекать с утра надумал? Вот заставить бы этих… писателей, которые это насочинили, каждое утро пить вот это высокогорное говно, которое смердит помойкой и отдает ароматом вокзального сортира. Ведь, как издеваются, — он зачитал: — «Коллектив «Орим Трейд» желает Вам здоровья и приятного чаепития», — и восклицательный знак поставили. Смешно? Бабушка рассказывала, что раньше, если написано на пачке: чая индийский высший сорт — то и в пачке — чая индийский высший сорт. Сейчас пишут «конфетка», открываешь пачку, а там говно. И так во всем, — он вздохнул. — Честно, Данил, нашелся бы настоящий отчаянный парень — настоящий Бакунин, а не этот… енот в очочках. Честно, я бы первый пошел за ним, и первый взял бы гранату и — за угнетенный, спившийся, Народ, взорвал бы весь этот Блядский дом, со всем этим блядским правительством. И все врут, Данил, все врут. Всем же понятно, что бандитов благородных не бывает. Нет же, пишут, снимают — какие они благородные и справедливые. Ведь известно: пидоры — это пидоры, это Содом и Гоморра. Нет же, целые ток-шоу проводят, объясняют нам, что гомосексуалисты — нормальные люди, которые тоже хотят жить семьей и воспитывать детей. У меня такое чувство, что половина нашего правительства — бандиты, а вторая половина гомосексуалисты и иже с ними. А иначе, как-то подозрительно странно борется оно с преступностью и еще подозрительнее радеет за нравственность. Народ весь споили, скурвили, пенсионеров обокрали, как те мальчишки из «Бориса Годунова» — отняли последнюю копеечку. Чего ты смеешься, Данил, я тебе серьезные вещи рассказываю, а ты… Они же, сволочи, дурят нас, продают в красивой упаковке дерьмовый чай… И куда не глянешь — точно соревнуются: кто приятнее лизнет президента. Тебе от этого не тошно? А мне тошно, — он отхлебнул чаю. — Чувствую, напьюсь сегодня — в знак протеста. Зайду в деканат, где, под портретом нашего зализанного вождя, сидит декан — взяточник и паскудник, и плюну в его заплывшую от вранья рожу, это и будет моя маленькая граната. А пусть отчисляют. Зато хоть не будет тошно. — Он повесил трубку. Оделся, взял пакет, где лежали Галины сапожки, и вышел из квартиры.

На площадке второго этажа, спиной к окну, навалившись задом на подоконник и, для дюжей устойчивости уперевшись в него руками, еле стоял крупный обрюзгший мужик, рядом пацаненок лет четырнадцати, сын того самого беспокойного соседа.

— Ты его напоил? — сурово отчитывал мужика пацаненок.

— Ну я, — стараясь быть внушительным, отвечал мужик; кивнув, голова его рухнула на грудь; медленно лицо вернулось на место, впрочем взгляд угрюмо утупился в пол.

— Ты его напоил?! — еще суровее повторил пацаненок.

— Ну я, — с тем же старанием величия кивнул мужик, голова вновь рухнула на грудь.

— Еще раз его напоишь, я тебе… До дома не дойдешь, я тебе всю харю переломаю! — горячо выдал пацаненок. — Понял?!

— Ну, понял, — невозмутимо ответил мужик, кивнул, чуть на пол не свалился, руками взмахнул — Сингапур и пацаненок отпрянули; качнувшись в сторону, удержался, уперевшись ладонями в стену.

— Пройти можно? — Сингапур похлопал мужика по спине.

— Да, — шагнул тот к стене и замер, ноги в стороны — как при задержании.