Иисус для неверующих. Основатель христианства без мифов, легенд и церковных доктрин

В Евангелиях много указаний на то, что объяснение смысла Пасхи дается при помощи средств богослужебного языка. Еврейская Пасха с ее совместной трапезой – литургическое воспроизведение зарождения еврейской нации, и в том же самом контексте, как утверждают авторы Евангелий, впервые стало известно о Воскресении. Воскресение празднуется в первый день недели, ставший новым литургическим церковным праздником христианской общины. Его содержание снова и снова отражает литургический язык, связанный с евхаристией – так, Лука отмечает, что Клеопа и его спутник на пути в Эммаус сообщили: «Он [Иисус] был узнан ими в преломлении хлеба» (Лк 24:35). Наконец, этот язык выражает идею возвращения на родину, к корням: «Он предваряет вас в Галилее; там вы Его увидите» (Мк 16:7). Матфей восполняет недостающие детали данного события: ученики отправились в Галилею и там, «увидев Его, поклонились» (Мф 28:17). Ничто из сказанного не означает, что преобразующий опыт, который мы называем Пасхой, не был реальным. На самом деле это означает, что речь идет об экстатическом переживании, ворвавшемся на миг в сознание учеников из совершенно иной сферы, иной реальности, перед которой они испытывали благоговейный трепет и которой могли ответить только поклонением. Мы уже отмечали: у последователей Иисуса не было такого языка, посредством которого можно было бы передать их глубочайший опыт встречи с Богом, и потому они прибегли к лучшему, что имелось в их распоряжении – а именно языку литургии, во время которой, по мнению людей, устанавливается духовное единение с тем, что они понимают под Богом. Любая попытка понять этот язык богослужения буквально приводит лишь к тому, что сама суть опыта Воскресения оказывается утраченной.

Буквальное понимание языка Воскресения приводит к абсурду. Землетрясения не возвещают о земных событиях. Ангелы не вторгаются во время, в пространство и в историю, чтобы отодвинуть камень или возгласить о воскресении. Оживший Иисус не выходит из гробницы в телесной форме, способной есть, пить, ходить, говорить, учить и толковать Священное Писание. Этот «воскресший» человек не может появляться и исчезать по собственному желанию, не может проходить сквозь стены, не может предложить скептикам коснуться его ран. Он не может устроить чудесный улов рыбы на Галилейском море или, покинув учеников, бросить вызов силе земного притяжения и вознестись на небо трехъярусной Вселенной. Все это – не более чем толкования, когда судьбоносный внутренний опыт передается внешними символами на языке истории. Это и есть литургия.

Нам стоит проследить историю развития Пасхи поэтапно. Прежде всего, речь идет об экстатическом опыте. Затем этот экстатический опыт вызывает восторженный крик, пока еще лишенный деталей. И лишь на третьем этапе этот крик превращается в поясняющий рассказ. Экстатический опыт Пасхи сводился к вдруг вспыхнувшему осознанию того, что даже смерть не имела власти над божественным присутствием, которое ученики чувствовали в Иисусе из Назарета. Их возгласом восторга было: «Смерть больше не имеет над Ним власти» (Рим 6:9) – то есть даже смерть не может его удержать. Наконец, объяснение развилось в рассказ о пустой гробнице, могиле и погребальном саване – зримых символах смерти, которая оказалась неспособной удержать или связать Иисуса.

Надо отметить, что все более поздние истории Пасхи возникли на основе первоначального рассказа Марка, в котором никто не видит воскресшего Христа. В Евангелии от Марка женщины, последовательницы Иисуса, просто заглядывают в ту самую гробницу, которая не могла его удержать. К тому времени, когда мы добираемся до рассказа Иоанна, то есть примерно 30 лет спустя, Фома хочет вложить пальцы в раны от гвоздей. Поистине, путь пройден немалый!

«Он не мог быть держим ею [смертью]» – в конечном счете отрицание. Но утверждение тоже есть. Оно заключается в том, что раскрылись глаза учеников, и каждый из них мог сказать: «Я видел Господа». Попытки объяснить это утверждение впоследствии переросли в рассказы о явлениях Иисуса. Однако те, кто видел «Воскресшего» – вовсе не обязательно могли чувствовать его телесное присутствие; скорее, они могли постичь его значение.