Игры мудрецов

Оставив в стороне все прочие мысли, одна не дает покоя. Кем я стану?

Мало сказать: «Я не хочу», свое право решать нужно отстаивать с боем. Слышу, как скрипят зубы, а пальцы в сжатых кулаках немеют от напряжения. Спину тверже, плечи ровнее. Поднимаю глаза на генерала и понимаю, что давно не чувствую аромата цитрусовых.

— Поверила? — хмуро спрашивает Наилий.

Нельзя так. Гостиная шатается, и я почти падаю на него от слабости, чувствуя, как обнимает. Прячу лицо на плече, уткнувшись носом в жесткий воротник кителя.

— Забудь, — просит генерал. — У Создателя все диагнозы стоят не просто так, но пока дальше теорий и предположений ничего не продвинулось. Меня больше Агриппа беспокоит. Объявить тебя мертвой — неплохой способ защитить от покушения. Я только поэтому согласился на спектакль. Давай сыграем его до конца. Иди к Труру. Он там уже мечется в панике, куда рядовой Тиберий пропал? Церемония не будет долгой, а в крематорий я без тебя поеду.

С трудом отстраняюсь от него и делаю несколько шагов к сторожевому пологу. Не знаю, что сложнее — смотреть на свое мертвое тело или на то, как к нему кладут ветви кипариса и прощаются? Сколько раз услышу сегодня: «Тебя больше нет, Мотылек»?

— Наилий, а Поэтесса придет?

— Да, — кивает генерал. — Публий не смог удержать ее дома. Хотя я не вижу разницы. Ей уже сказали, что ты мертва. От взгляда на саркофаг мало что изменится.

Ныряю под полог, проглотив все, что могла сказать. До конца, так до конца. Нет смысла носить маску, когда все знают, кто под ней. Трур встречает на той стороне.

— Я уже собирался силой тебя оттуда вытаскивать.

— Гость пришел, я спрятался за шкафом.

Виликус слушает вполуха, и тут же перебивает:

— Пойдем, нужно крыльцо вымыть, ночью дождь был и сильный ветер.

Едва поспеваю за ним, стараясь делать такие же широкие шаги. Семенят только женщины. Сначала идем за инвентарем, потом в наряд. Оттуда нас дергают в атриум, когда светило достигает зенита. Рядовой Тиберий с Вестой уже попрощался, а смены все равно поменяли. Жду вопросов от Трура, но старший виликус только пожимает плечами. Или ему все равно, или просто некогда. В особняк попадаем с главного входа. Бассейн в центре атриума перекрыт каменными плитами.

Саркофаг поставили на них и обложили ветвями кипариса. Отворачиваюсь от выбеленного лица мертвой и замечаю, что стеклянный купол над бассейном завешали тканью, отчего освещение стало мутным. Шумно здесь не было никогда. Но сейчас я будто во сне, где звуков нет и каждое движение замедленно. Двумя тенями скользим с Труром к дальней стене и садимся на низкие скамейки.

— Делать ничего не нужно, — шепчет виликус, — за порядком следит охрана, атриум украшают либитинарии, а мы с тобой тут, чтобы подтереть, если что-то прольют, поднять упавшее и собрать рассыпавшееся.

На подхвате, по сути. Прекрасное задание и удобное место. Копирую позу Трура, широко раздвигая колени и складывая руки на животе. Сидеть приходится долго. Размазанные тени на полу сгущаются, когда заканчиваются последние приготовления и по главной лестнице спускается Наилий. Распорядитель похорон подает знак музыкантам, в атриуме появляется мягкий ритм барабанов и тоскливый дудук. Цзы’дарийцы в белых одеждах сидят на полу, поджав под себя ноги. По барабанам не бьют, а скорее постукивают пальцами, но я ощущаю вибрацию слишком хорошо. Вхожу в резонанс с мелодией, выпадаю из реальности и медленно качаю головой в такт.

— Тиберий, — трогает за плечо Трур, — ты здесь?

Моргаю, приходя в себя, думаю, что ответить, а на пороге атриума появляются мудрецы в сопровождении Флавия. Избирателя уже с ними и испуганно озирается вокруг. Для него после психиатрической клиники тихая музыка, как гром, а редкие застывшие фигуры в глубине помещения — толпа. Скоро привыкнет к нормальной жизни. Жаль, я с ним не смогу поработать. Всегда дерганный Эмпат сейчас тих и сосредоточен. Тянет носом воздух, читая окружающих. Наилий замирает, встретившись с ним взглядом. Пугаюсь, что по его эмоциям Эмпат разгадает обман, но мудрец почтительно склоняет голову и вслух соболезнует. Плохо. Генерал не играет, он верит в то, что происходит, и его боль настоящая. Эмпат пьет ее, тянется к полководцу всем телом, пока Флавий не оттаскивает его в сторону за шиворот. Только усадив беспокойного мудреца на скамейку, бывший либрарий подходит к Наилию, чтобы сказать несколько слов и положить ветвь кипариса к саркофагу.

Поэтессу в атриум заводит Публий Назо, поддерживая за локоть. Моя соседка по палате бледнее ткани траурного платья. Я еле сижу на месте, чтобы не бросится к ней и не закричать: «Я жива! Посмотри на меня, я здесь!». Но к скамейке будто приморозило. Поэтесса говорила, что сбывшиеся пророчества — ее самый страшный кошмар. И вот она видит наяву еще один.