Игра в игру

С другой стороны, раз уж я вышел в город, да еще с целью посетить г. Ольгина, раз уж меня потянуло к этому типу…

Итак, я встретил Бориса на проспекте, сразу настроившись на противное противостояние. Это же тип, надеюсь, хорошо вам знакомый. У них ни гроша за душой, поэтому проявления их пустоты всегда многозначительны и задушевны. Ничего у них не бывает просто так, естественным образом, все с дешевым подтекстом. С ним не общаешься, а обкладываешь друг друга комплиментами.

Диалог нормальных мужиков (тоже, правда, типов, но сейчас не в этом суть). «Ну, что, по пиву?» «Конечно, по пиву. Для начала». «Тогда пошли?» «Пошли. За пивом и поговорим…»

Диалог с Ольгиным: «Привет, Борис. Хорошо выглядишь, приятель». «Похудевшая лошадь еще не газель». «Может, пивца испить, Борис?» «Пивца, ты сказал? То есть, собственно, пива? Ты имеешь в виду легкий хмельной напиток, за которым закрепилась репутация простонародного пойла? Ты предлагаешь мне пива? Я правильно тебя понял?» «Да, предлагаю. Последний раз». «Последний раз… Это мне, последнему цинику?! Пойдем, я умираю от жажды».

Ну, не урод? Мог ли я не пришлепнуть его «Цицероном», этой остроумной, звонкой кличкой, в которой бронзой отдавал металл ораторского искусства, сливаясь с гулкой пустотой тявканья Цербера, засевшего в бочке Диогена? А рядом простирались вечные пейзажи (голубое небо, бирюзовое море, зелень олив), голую ступню грел теплый известняк, по которому явно ступала нога и нашего героя, Геракла, спешащего добыть золотые яблоки и тем самым вернуть себе свободу… Ничто не сравнится со свободой! Но это я уже не в ту степь. Гм.

Ко мне г. Ольгин обращался не иначе как «господин Перелетов», с некой грустной иронией, намекая, очевидно, что имя мое в этом мире не произносимо, это казус, а не имя, курам на смех, сменить бы его, от греха подальше.

Итак, я встретил Бориса на проспекте…

Я – ему:

– Привет, Цицерон. Как времена, как нравы?

Цицерон. Судя по нравам, времена давно прошли.

Я. Хорошо сказано, Цицерон. Ладно, скажем проще: как дела, старина?

Цицерон. Как дела… Старина…

Он покрутил мои слова так и этак, заставляя меня ожидать искусного подвоха, и, наконец, вынес вердикт:

– Дела в этом безумном мире могут вершить только безумцы. Умные люди должны бездельничать.

Я. Цицерон, мне крыть нечем. Ты изрекаешь какие-то абсолютные истины. Хотя эта специализация банальна, твои абсолюты поражают воображение.

Цицерон. Абсолютная истина в том, что жизнь паршива, а жить хочется…

Вот ради этой реплики и нужен был нам Цицерон. Вы можете целый день кружить по городу Минску, но не встретите человека, который сказал бы вам такое. Эта реплика явно превращала Цицерона из типа в характер. Достаточно сказать в жизни что-нибудь умное – и ты уже другой человек. Навсегда. Я бы и сам мог сказать нечто подобное, но, во-первых, слизал бы у Цицерона, а во-вторых, он сказал лучше некуда. Именно в таком виде эта циническая сентенция попадет в мои скрижали. Ай да Цицерон!

Но что-то меня в нем насторожило. Дело в том, что умные вещи может состряпать и произнести только живой человек; а живой человек – это влюбленный (уже или еще). Гм-гм. Я посмотрел на Цицерона и сказал (пытаясь ответить себе на вопрос, зачем нужен мне был Цицерон, зачем я направился к нему?):

– Если хочется жить – ищи женщину; найдешь ее – жизнь станет паршивой. Не так ли?

– Я с большой иронией отношусь к тому, что насквозь иронично. (Клянусь: это уже записано в моих скрижалях! Я сам сотворил эту антициничную пилюлю – за несколько лет до описываемой встречи на проспекте. Что за лихо?! Бабочка разнесла мои откровения по свету? А, W.C.? Кто-нибудь что-нибудь понимает во всех этих таинствах?) Цинизм и ирония кончаются там, где начинается любовь.

Я чуть не упал на асфальт, этот крупнозернистый ковер цивилизации, истребивший траву на гектары и мили в радиусе от нас. Вот он, ум мгновения, mens momentanea. Таким беззащитным, и оттого могучим, я не видел Цицерона никогда. Он всегда, как клоун, щеголял в латах дешевого цинизма. На моих глазах характер начал превращаться в личность. Ружье выстрелило раньше пятого акта, хотя никто не предполагал, что оно вообще будет стрелять. Этот случайный аксессуар уже практически снимали со стены. Обращались осторожно – и вот тебе на! Чуть не разнес вдребезги все мои теоретические построения. И ты, Цицерон? Не ранило ли кого? Не зацепило ли? Никогда не знаешь, чего ждать от этих влюбленных умных мужчин.

– Послушай, Леонид…

Пришлось мне прогуляться с ним по проспекту и с его помощью уяснить себе, что глупая любовь делает человека (читай: мужчину) значительно умнее, чем был он до любви. Женщины делают нас умнее.

(?)

(!)

Это воодушевило меня, и я стал ожидать от себя философских прорывов уже в ближайшее время. Так оно, в принципе, и случилось.

Вскоре я засяду за роман, который вы сейчас читаете.