Игра в игру

Все это надо делать с блеском в глазах. Встал на задние лапы – и блести глазами, высолопив язык. Вот что значит устойчивый брак.

Возьмем работу – то же самое. Люди должны быть убеждены, что твои пьесы – откровения для самого себя. Бессонные ночи, творческие муки, кровавые трудовые мозоли. Ты должен убедить доверчивого зрителя, что обливаешься слезами вместе с Внучкой, глядя на угасающего Дедушку.

Эти заданные координаты не имели ко мне никакого отношения. Я чувствовал себя свободной птицей, которая немыслимым образом выстроила для себя невидимую никому клетку, состоящую всего из одной Стены. Это же бред. Это никак не согласуется с общепринятой идеей пространства.

Вот и я о том же. Странно это как-то все.

К чему я это говорю?

Вчера, после прогулки с Цицероном, я другими глазами посмотрел на Машу. Последнее время я ушел в себя и утратил блеск в глазах, не говоря уже о забытых фокусах на задних лапах. И что же?

Маша стала терять ко мне интерес. Ей-богу. Стоило мне перестать развлекать ее, удивлять каждый день, приносить в зубах розы и домашние тапочки, танцевать самбу на заднице – и блеск в ее глазах пропал. Я нарушил неписаную заповедь, главное обещание: я обещал быть лучшим средством борьбы со скукой, этой серой молью, незаметно поедающей самое дорогое. Я обещал стать этакой антимолью. И я обманул ожидания. Еще проще: обманул.

Все ее вялое поведение, обиженно поджатые губки (гримаска шепчет: «Еще вчера это смотрелось очень трогательно, кто-то мне все ушки об этом прожужжал… Побегушки…») – все, все свидетельствовало: я же знаю, как ты умеешь развлекать. Ты просто не хочешь. Не считаешь нужным тратить на это силы. Значит, я тебе надоела, да-а?

С тобой становится скучно, милый. Пока еще я терплю. Я даже не обижена. Кажется. Но ты все глубже уходишь в себя. А я не для этого выходила замуж. Зачем мне нужна вещь в себе? Какие у тебя могут быть проблемы рядом со мной? Никаких. Платон, например, в моем присутствии сразу теряет голову и забывает обо всем. Даже о том, что изменил мне и женился на другой. Сейчас страдает, скотина небритая.

Раньше, еще месяц тому назад, такой воображаемый мною монолог моей жены мог привести меня в ярость. Я бы непременно возразил: «А ты не можешь просто спросить: что тебя беспокоит, милый? Ты способна хоть раз в жизни поставить мои интересы вровень со своими? В конце концов, я больше похож на труп, чем ты на мать Терезу. Это же патологический эгоизм – ежедневно делать из меня клоуна». А теперь – вот оно то, чего я действительно опасался! – душу мою сковало бледное ледяное равнодушие. (Тут мне вспоминается поездка на Северный полюс. Мне, видите ли, пришла охота посетить оба полюса Земли, так сказать, осмотреть Геркулесовы столпы. Columnae Herculis. С целью получить невероятные ощущения: рассмотреть Землю с разных концов. И вот я в пределах Арктики. Огромные пласты зелено-розовых разводов колыхались, шевелились перед моим взором. Казалось, небо живет, дышит и надвигается на вас (я ощутил, что испытал Геракл, побывавший в шкуре титана Атласа!). Северное сияние: впечатления запредельные! А всего-то – игра света, как объяснил мне местный спившийся астроном, добродушный вечно небритый гигант Ипполит, у которого была собачка Муму. Как только я понял принципы этой игры, сразу же потерял к «живому небу» интерес. Душа моя ibi deficit orbis (на краю света) стала замерзать. На Южный полюс меня уже не тянуло. Там так же холодно, как и на Северном.)

Маша стала одной из всех. Ей не было дела до моего ребенка. Это, видите ли, ее не касалось. Даже если бы я выложил все без утайки, вряд ли бы это ее затронуло, задело за живое; разве что дало бы «роковой» повод. Она не прочь была бы получить предлог, доказательство какой-нибудь моей вины. И меня бесило, что я не могу ее разочаровать: ведь я действительно был виноват. Я, а не она. А если бы не было ребенка, что тогда? В конце концов, ведь это случайность. Тогда бы, наверное, у меня все еще сохранился блеск в глазах, который передавался бы и ей. Мы были бы счастливы.

А так ребенок Елены все испортил. Неужели основа счастья – голый эгоизм? Неужели Маша пошла за мной только потому, что ей со мной интересно? Не я интересен ей, а ей интересно со мной. К тому же моя сумасшедшая влюбленность. Я сам ее пленил, я был очарователен, а теперь не знаю, что с ней делать. Оказался в плену у плененной. Как только стало выясняться, что я живой человек, что у меня могут быть дети – прощай любовь.

Еще ведь ничего не случилось, а уже что-то умерло.

– Я поеду к любимой тете в Санкт-Петербург, – сказала Маша гордым тоном, готовым отбить мое любое возражение.

– Конечно, – оскорбительно быстро смирился я.

И облегченно вздохнул, презирая себя за это.

Когда-то Маша казалась мне мечтой, с которой я разминулся во времени.

Потом я растерянно держал мечту в руках.

Теперь она стала моей желанной катастрофой.