Игра на одевание

На обратном пути заднее сиденье машины Ильи было уставлено контейнерами со сладким узбекским пловом, фаршированной уткой, бугламой, оливье, сациви, сельдью под шубой, запеченными яблоками со светлым изюмом и цветочным медом, французскими крепами с вишневым и крыжовенным вареньем, лепешками с зеленью, замороженным виноградом, прозрачными, сахарными кусочками туркменской дыни. По резиновым коврикам катались бутыли с домашним сливовым и клубничным вином из погреба Владимира Канева – погруженного в депрессию психолога средней школы номер три, который, прощаясь, попросил Юдина найти убийцу своей вечной невесты.

За его поразительным спокойствием следователь расслышал самую глубокую боль, на которую способно любящее сердце.

– Она бы не пошла с человеком, который не внушает доверия. Но без колебаний откликнулась бы на просьбу спеть.

– Спеть? – переспросил Юдин.

– Да, она часто соглашалась выступить бесплатно перед теми, кому это было по-настоящему нужно. Дом престарелых в Белогорном, дом инвалидов в Балашове, госпиталь для ветеранов войн в Тюмени, детский дом в Балашихе, Азовская детская колония, семейная школа для малоимущих семей в Орле – Алла выступала везде, где просили. Если у людей не было другой возможности услышать музыку, она была готова спеть. Даже в нашей школе выступала на выпускном вечере и встрече выпускников.

– Как вы справлялись без нее этот год? Как жили после ее отъезда?

– Мне помог совет отца, данный потерявшему любовь всей жизни сыну, в фильме «Один день». Лучшее, что ты можешь сделать, – это жить так, будто она еще здесь. Что ж, так и продолжу. Буду пить чай на веранде, будто она сидит рядом. Варить уху, будто она поглядывает на икру в нетерпении. Подсыпать зерно в кормушку для птиц, чтобы они не разбудили ее, пока она спит после того, как занималась йогой на закате, а потом сочиняла ночью.

Когда машина Юдина остановилась на одном из последних светофоров Петровска, он нашел в соцсетях страницу Аллы Сосновской и включил одно из видео.

– Привет, народ! – улыбаясь, говорила она. – Я сижу в летнем кафе в Сочи, и приближается мое любимое время, закат. Самое время спеть несколько песен, чтобы проводить солнце. Йога для голоса – это не только «ом». Это слова, которые вашему внутреннему – или внешнему, если он есть, – ребенку сейчас нужны.

Она запела «Ноктюрн» Арно Бабаджаняна и Роберта Рождественского, и, пока ее голос, наполняясь тоской и великой силой самопожертвования, пропел: «Хоть случайно, хоть однажды вспомни обо мне, долгая любовь моя!», ее мягкие, спадавшие на рукав простой джинсовой куртки русые волосы на прощание позолотило уходящее в темноту солнце.

* * *

Когда Станислав Крячко подъехал к знаменитому жилому дому на Котельнической набережной, в его машине играла песня из того же поста. Однако запечатленная там безмятежность морского пейзажа робко отступила перед помпезностью сталинского ампира, который выбрал, чтобы осесть в столице, ученый с мировым именем, титулованный специалист по средневековой медицине, член Лондонского королевского общества и Парижской академии наук, успешный писатель и консультант кинокомпаний Лейб Давидович Баршай.

Когда двери советского лифта открылись на шестом этаже, полковник едва не столкнулся с невысокой, спортивной молодой шатенкой в черном комбинезоне с имитацией корсета и прямыми брючинами, которые делали ее образ графичным и строгим. Одежда подчеркивала аристократичную бледность ее кожи, которая никак не сочеталась с россыпью светлых веснушек на лице, едва казавшимся привлекательным из-за выступающей нижней челюсти и узких, шустрых карих глаз, которые, очевидно, диагностировали в госте чужака. Мужчины этого дома предпочитали костюмы и рубашки других брендов и никогда не покупали парфюм в «Л’Этуаль». Однако главным, что мелькнуло в этом взгляде и не укрылось от полковника, были не высокомерие, не снобизм, а настороженность человека, готового оберегать тайну.

Лицо женщины было Крячко знакомым. Готовясь к встрече с Лейбом Давидовичем, он уже видел ее на фотографиях: и рядом с получившим травму во время игры известным теннисистом, и спорящей с тренером одной из лучших в стране волейбольных команд. Болельщики называли Ольгу Григорьевну Барсукову Гирей, поскольку она несколько раз становилась невестой спортивных звезд и женихи ее каждый раз бросали. А потом, если верить ее глянцевым интервью, она пришла на презентацию книги мемуаров одного из бывших пациентов – преодолевшего в сибирском рехабе-глэмпинге наркозависимость футболиста Олега Сонина – «Двадцать восемь шипов» и познакомилась с одним из самых популярных и богатых авторов издательства.

Гениальный, нетерпимый и угрюмый Лейб Баршай прятался от зевак и заедал стресс от скопления людей вокруг своей персоны эклерами с оливье, когда его убежище за колонной случайно обнаружила умница Ольга Барсукова, разуверившаяся в любви. Вскоре простой разговор за бокалом вина перерос в головокружительный роман.