Читаем Игра. Достоевский полностью

   — Ну всё это делается и без меня, по одному закону физиологического сродства, если хотите. По породе и языку мы принадлежим к одной европейской семье, к одному европейскому племени, а я не слыхал ещё об утке, которая, принадлежа к породе уток согласно рождению, дышала бы жабрами, словно рыба. Деньги уже нагрянули к нам, и никаким рожном нам не отвертеться от них ещё очень долго, во всяком случае, я пока не вижу конца. И, разумеется, на нашей, удобренной махровым невежеством, почве произрастают по их милости такие шипы, такой могучий чертополох и колючки, что образованным европейцам подчас и не снилось. Вот вы сами же говорите, Фёдор Михайлыч, что ни чести, ни совести не осталось, а почему, позвольте спросить? Да всё потому же, по тем же причинам: как ни хочется нам идти своим особенным, своим самобытным, исключительно русским путём, мы уже вступили на путь развития европейского, вся наша жизнь уже построена на деньгах, без которых мы с вами, хоть в России, хоть здесь, просто погибнем, окочуримся с голоду, проще сказать, стало быть, вся жизнь уже построена на эгоизме и корыстном расчёте. Я было не рассчитывал, на совесть и честь полагался, так вот тебе на, дядя родной обобрал, да ещё и в печати выставил подлецом. Какая же честь, какая же совесть, какое же братство? Разве об этом я теперь говорю, когда проповедую европейскую цивилизацию? Помилуйте, я говорю о науке, о правильно организованном труде, о разумном хозяйствовании, о законности, наконец, которая не позволяет без суда и следствия законопатить человека в Сибирь только по одному подозрению в антигосударственной деятельности или вот как вас, например, за одно прочтение вслух письма Белинского к Гоголю.

Как ни расхваливал он Ивану Сергеевичу благодатные, целительные свойства Сибири, напоминание о мёртвом доме его оскорбило, а эти такие научные, такие рассчитанные слова об общей дороге, о невозможности для России именно своего, именно русского, самобытного, самостоятельного пути ещё больше разъярили его. Как же так, европейским аршином мерить Россию? Так куда же тогда мы все придём?

Он враждебно смотрел на Тургенева узкими щёлками глаз. Это львиное лицо представлялось теперь совсем бабьим. Ни одной сильной, ни одной мужественной черты в этом лице он больше не находил. Всё казалось неопределённо, расплывчато, мягко, в тоскующих глазах словно бы выражалась робкая покорность судьбе, мол, ведёшь нас в яму, ну и веди, в тебе сила, а я птичка малая, куда мне тягаться с тобой.

И такой безвольный, нерешительный человек смел судить о русском народе, смел его порицать, смел увидеть в его самобытности одно свинство да глупость!

Нет, это невозможно было стерпеть, это было выше всех его сил, деликатности и что у них там ещё, и он ощущал, что от негодования, от бешеной злобы теряет власть над собой, что никак не может себя удержать, а ведь надо бы, надо бы, ведь всё это может закончиться тяжелейшим припадком, в самом деле упадёт и забьёт, вот уж выйдет позор так позор, а тому-то, тому-то, и закричал во всю мочь:

   — Но развитие народов и дальнейшая жизнь обусловливаются лишь тем, во что верит народ, что сам считает и принял идеалом истины, идеалом добра. Вы только полюбуйтесь, как французы ухлопали свою веру ради энциклопедии и до сих пор давят бесправных людишек будто по праву, и никакой из этой хвалёной энциклопедии так-таки и не вышло, несмотря даже на национальную бритву, свободы, равенства и братства. Это почему же, объясните-ка мне? Науки или законности мало? Что там у них? Но мы, русские, мы ещё можем надеяться. Это справедливо, что мы уже встретились с европейской цивилизацией, насильственно встретились, ещё при Петре. Эта встреча кончилась тем, что мы приняли в себя общечеловеческое начало и даже сознали, что мы-то, может быть, и назначены судьбой для общечеловеческого мирового и мирного соединения. Но цивилизация не сделала нас исключительно европейцами, мы ей оказались не по зубам, она не перелила нас в какую-нибудь готовую европейскую форму, не лишила народности, где ей, и то, что в этой цивилизации было нерусского, ошибочного, фальшивого, то народ наш угадал разом, даже, вспомните, с первого взгляда, одним чутьём своим угадал и весь, одним разом ото всего отшатнулся. И как стойко и спокойно он умел сохранить себя, как умел умирать за то, что считал истиной! Это всё потому, что народ наш ещё верует в истину, и нравственное начало, ещё не везде затронутое развратом денежной вашей цивилизации, ещё живо в нём!

Тургенев больше не смотрел на него, становясь всё спокойней, всё мягче, и только кивнул:

   — Живо ещё.

Он язвительно подтвердил:

   — Именно так!

Голос Тургенева шепелявил всё заметней, всё громче:

   — Эх, Фёдор Михайлыч, вам бы с Погодиным вместе, честное слово: он тоже всё молится на зипун[35].

Он до глубины души возмутился:

Перейти на страницу:

Все книги серии Русские писатели в романах

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза