Йерве из Асседо

Имя должно быть первым. И именно в этом заключается разница между творением и хаосом, между творческим процессом и просто воображением, когда спишь наяву, а потом записываешь истории, которые тебе примечтались. Фантазии – это еще не творчество, то есть не творение, не созидание и, уж конечно, не действие.

Вначале было имя. Которого никогда не было у дюка. Фамилию ему подарил папа, а имя – он. И общему сыну дюка и Фриденсрайха имя тоже он подарил – Йерве. Йерве из Асседо.

Я была обязана вернуть долг. Я обещала подарить память его погибшей дочери, Зите.

Теперь я была обязана подарить память и ему.

Я сидела и считала: семь жертв. Поразительно, как жизнь сама складывается в основополагающий сюжет, когда ты готова его увидеть.

Я чуть не убила несчастную Аннабеллу, я порвала все свои тетради и отказалась от Асседо, я потеряла папу, затем Одессу, затем Иерусалим, а потом его. Его я потеряла дважды: один раз на волнорезе и вот теперь еще один раз. Наверное, я еще много чего потеряла и кое-что приобрела, но не в этом дело. Дело в том, что я заслужила стать проводником.

Я писала лихорадочно. Все вспоминая, а остальное – додумывая. У меня было намерение и была цель.

Рукопись горела, горели тетради, горели ручки и мои пальцы…

Впрочем, я вру: горела клавиатура, стучала и билась стаккато, воскрешая память и воображение одновременно, сшивая их и меня в единое целое.

Пока я писала, поняла, что дама из китайского ресторана была права – нечего работать официанткой при наличии высшего образования.

Пока писала, поняла, что я еще очень молода, мне и двадцати четырех нет. Я неплохо знаю иврит. У меня богатое воображение и внутренний мир. В пятнадцать лет я самостоятельно прожила целый год в чужой стране и выжила. У меня отличная память. Я чуткая. Я хорошо понимаю людей. Иногда – без слов. Да, я косячу иногда, но из наилучших побуждений. Я отважна, сильна и умна не по годам. Природа талантами меня не обделила.

Пока писала, поняла, что экономист из меня точно такой же, как балерина, и раз я не живу в Советском Союзе, которого вообще больше нет, могу избрать себе профессию не по умолчанию, а по призванию или хотя бы по желанию.

Пока писала, подала документы во все израильские университеты на факультеты психологии.

Меня приняли в Иерусалимский университет.

Не знаю, как так получилось, но пока я писала, я опять переехала в Иерусалим.

Пока писала, я нашла закуток в живописном квартале Нахлаот – квартирку на первом этаже старинного дома с высокими потолками, арабскими арками и с сожительницей. Ее звали Миколь, она была родом из Милана, и у нее оказался невозможный итальянский акцент. Она изучала международные отношения.

Пока писала, я ходила на лекции на горе Скопус. Нормальный человек там не может отыскать ни одну аудиторию, этот кампус похож на лабиринт Минотавра. Я читала и слушала про Фрейда, про Юнга, про Винникотта, про когнитивные диссонансы, шизоидные линии, параллельные процессы и проективные идентификации, и от этого мое воображение возгоралось пуще прежнего, и я еще лучше понимала себя и людей заодно.

Пока писала и училась, продолжала подрабатывать официанткой в кафе университетского спорткомплекса, экономила деньги, получила водительские права, одолжила немного у Трахтманов и купила разваливающийся драндулет. Но он ездил.

Многие авторитетные психологи назвали бы все это пролонгированным маниакальным состоянием, вызванным в качестве защиты после травмирующего переживания. Но я так не думаю. Я думаю, что со мной происходило пролонгированное чудо. Я больше не доверяла авторитетам.

Пока я писала, наступил февраль. Радио в комнате моей соседки возбужденно оповещало о снежных тучах, накрывших Иерусалим, с радостной тревогой предупреждало о снеге и советовало запастись продуктами и никуда из дома не выезжать.

Израильские дороги и шины к снегу не приспособлены, и когда в Иерусалиме раз в несколько лет выпадает снег, это равносильно блокаде и победе одновременно.

Когда я дописывала, когда совсем немного осталось, лишь послесловие, финал, который мне никак не удавался, мобильник засветился незнакомым номером. В то время я редко отвечала на звонки, тем более на неопознанные. Но тут рука сама за меня решила.

– Зоя… – сказал телефон дрожащим голосом Маши.

– Да, – ответила я, с трудом выныривая из памяти и воображения, – здравствуйте.

– Послушай, Зоя, – содрогалась трубка от не моего волнения, – выслушай меня внимательно и прости меня, пожалуйста. У меня ведь столько пациентов было за время работы в программе, что я не всегда помню подробности их биографий. Я ошиблась…

– В чем? – я не поняла.

– Когда мы с тобой встречались… Ты ведь училась в Деревне только в первый год программы “НОА”, правильно?

– Ну да.

– Как звали твоего мадриха?

Как? Как она могла забыть?!

– Тенгиз! – впервые за долгие годы я произнесла это имя вслух.

И оно стало реальностью.